Шолох. Тень разрастается

Крейн Антонина

На тумбочке лежала стопка бумаг, освобожденная от бечевы, валявшейся тут же. «Доронах», – успела прочитать я до того, как Кадия быстро накрыла стопку пледом.

Стоило Кадии поудобнее устроиться в кресле, как на нее с размаху запрыгнул Снежок. Волк слегка потоптался по подруге – она не возмущалась – и свернулся у нее на коленях калачиком. Ну, как калачиком… Только голова Мчащейся сверху и торчала.

Я нагнулась к Дахху. Мне показалось, что он не дышит. Я прижалась ухом к груди друга, но биение сердца было столь

слабым, столь далеким, что скорее забирало надежду, нежели дарило ее. Я поспешно проглотила комок в горле.

– Ты читала «Доронах»? – спросила я Кадию.

– Да.

– Весь?

– Всё, что есть.

– И как тебе?

– Смутно. Какие-то обрывки, много вопросительных знаков на полях. Но, – Кад потупила взгляд. – Но ведь это он написал, Тинави.

– То есть тебе понравилось.

– А сама-то как думаешь? – Кад беззлобно огрызнулась.

Что ж. Кажется, у кого-то опять «период Дахху». Оно и лучшему, наверное.

Я присела на краешек больничной кровати. Знаю, не существует более заезженного оборота в больничных сценах, но – лицо Смеющегося было таким мирным…

Я не удержалась от соблазна и ущипнула Дахху за кончик носа. Всегда хотела это сделать! Но Дахху столь серьезно к себе относился, что никогда бы мне такого не позволил. Шалость меня раззадорила, и я начала неучтиво мерять длину его носа и сравнивать ее со своей.

– Ты что творишь? – возмутилась с кресла Кадия.

Здоровенная туша Снежка не позволяла подруге вскочить на ноги, а то, чую, она бы мне вышеозначенный орган уже оторвала за такое святотатство. Причем не только фальшивый, но и настоящий.

– Это такое лечение, – я фыркнула. – Меня Карл научил.

– Правда?

– Не… – тоскливо протянула я, запоздало поняв, что шутка была откровенно неуместной. И вдруг увидела кое-что, из-за чего продолжила фразу уже совсем в другом ключе: – Не-е-е смей во мне сомневаться!

Дахху оживал.

То ли пришло его время вернуться из странного пограничного состояния, которое мы, по примеру западных коллег, называли комой; то ли просто ни один из знахарей до сей поры не додумался дернуть Смеющегося за нос, – а друг, как бы далеко от тела не витала его искра, не мог такого простить.

Нет, конечно, он не сел на кровати, не заговорил и даже не открыл глаза. Но вдруг проступило дыхание. Слабое, но уже слышимое. Сердце забилось чаще, в чем я сразу же поспешила убедиться. Лицо перестало отливать пугающим болотным цветом – на щеках заиграли краски, такие же нежные, как первые лучи восходящего солнца. Я сосредоточенно придумывала, что бы мне еще такого проверить, когда вихрь в лице Кадии непочтительно отбросил меня от койки. Прямо в кресло, которое закачалось от неожиданной ноши так сильно, что я чуть не перекувырнулась через спинку.

– У-ху-ху! – мстительно захихикал Марах.

Я метко швырнула в птицу клочок бумаги, застрявший в обивке кресла. Бумага была свернута неплотно, текст на ней складывался в стихотворные строки, написанные знакомым корявым почерком. Я постыдилась читать, хотя очень хотелось.

Стихи от Кадии? Это что-то новенькое.

***

В итоге мы просидели в Лазарете весь день.

Кадия отправила в Чрезвычайный департамент ярко-лиловую ташени.

– Скажу, что заболела, – подмигнула мне она.

В ответ прилетело аж пять голубей. Один за другим, подряд. Если у первого голубя на ноге была лишь маленькая записка, то последний притащил добрый такой свиток в колбе.

– Все нормально? – забеспокоилась я.

– Ну… Командор Груби Драби Финн считает, что молодым специалистам не пристало простужаться, – Кадия покраснела.

Зная, что гномы – весьма не сдержанный в выражениях народ, я содрогнулась. Это ж в каких словах руководитель Чрезвычайного департамента высказал свое фи, что подруга так запунцовела?

Ответ прилетел со следующей птицей. Это уже не был голубь. Это была редкая разновидность ташени – дороже классической, а потому менее популярная. Такие ташени – крупные, с глубоким зобом, отличались тем, что передавали сообщения вслух.

– КАДИЯ ИЗ ДОМА МЧАЩИХСЯ! – заорала волшебная птичка низким гномьим голосом, – ХОРНАЯ ТЫ Ж ЛЕНИВИЦА, ГРЁК ТЕБЯ ПОДЕРИ! БЫСТРО НА РАБОТУ, БЕЛОКУШНАЯ ТЫ ЛОДЫРИЩА! А ТО БУДЕШЬ ПОСУДУ В СТОЛОВОЙ ТРИ ДНЯ МЫТЬ! ТРИ НОЧИ! ПОСЛЕ РАБОТЫ! И ТОЛЬКО ГРЁКНИ МНЕ!

Я в восхищении покачала головой:

– Ого! Это он так с сотрудниками разговаривает?

– Да. Всегда, – позеленела Кад. – Командор Финн верит, что, чем больше гномьих ругательств он изречет, тем серьезнее мы воспримем угрозу.

– Что, уже жалеешь, что перевелась из корпуса стражей? – посочувствовала я. – Как тебя звать-то теперь? Чрезвычайница?

– Не, не жалею. Условия еще хуже – хотя в это сложно поверить, но как-то… Повеселее. Да продолжай стражницей называть, все осталось по-прежнему, просто теперь в случае городского несчастья я в авангарде.

Я не стала вникать в тонкости профессиональных отличий между разными департаментами Военного ведомства. Вместо этого я пожала плечами:

– Ну ты иди на работу, раз он так беснуется. Я сообщу, если что изменится.

– Ага, щаззз, – Кад блеснула глазами. – Ничего, это он только угрожает. Посуду мыть не заставит – я при всем желании на ведомственную кухню не влезу, она под гномий рост сделана.

Так наше добровольное дежурство продолжилось.

Знахари приходили каждый час, по двое, что-то замеряли, тихонько колдовали, радовались прекрасным симптомам и вводили Смеющемуся лечебные растворы посредством длинных тонких трубок, неприятно напомнивших мне Рамблу.