Шоссе энтузиастов
Шрифт:
я был всегда причесанней,
целей.
Все те места,
что пропускал я в книжках,
он не пропустит.
Он и гут сильней.
Он будет честен жесткой прямотою,
злу не прощая за его добро.
я там, где я перо бросал:
«Не
он скажет:
«Стоит!»
стоит...».
и возьмет перо.
Он. если нс развяжет,
так разрубит,
где я ни развяжу,
ни разрублю.
Он, если уж полюбит,
нс разлюбит,
а я — и полюблю,
да разлюблю.
Я скрою зависть.
Буду улыбаться.
Я притворюсь, как будто я простак:
«Кому-то же ведь надо ошибаться,
кому-то же ведь надо жить не так...»
Но сколько б ни внушал себе я это,
твердя:
«Судьба у каждого своя
мне не забыть,
что есть мальчишка где-то,
что он добьется большего, чем я,
1955
У ДНЕПРА
Совсем недавно рассвело,
и было тихо-тихо,
когда приехал я в село
Большая Лепетиха.
Дышало утро у Днепра
и пристанью смоленой,
и дымом дальнего костра,
и рыбою соленой,
Я побродил по тишине,
полюбовался ивами
и переулок,
нужный мне,
пошел
искать по имени.
Плутая долго невпопад,
на улицы в обиде,
я шел,
и вдруг
увидел сад.
и сад
меня
увидел.
Цветы цвели, как на подбор.
плоды
свисали
ядрами,
и растерявшийся забор
проламывали яблони.
Дом не был виден,
лишь окно
откуда-то блестело,
как будто в воздухе оно
среди листвы висело.
Калитку узкую вьюнок
опутал беззастенчиво...
Я позвонил,
и на звонок
из веток
вышла
женщина.
Ключи качались на бедре
с побрякиванием сонным,
и вишню влажную в ведре
она несла с наклоном.
Сказала:
«Слушаю я вас.."
А я не мог ни слова
из-за ее зеленых глаз
и губ ее лиловых,
Я бормотал:
«Да я,
да вот...»
и что-то про природу...
«Ах, да —
мне нужен садовод,
да, да -
я к садоводу...»
«Вы так бы сразу.
Муж в саду.
Все возится с черешней.
Сейчас я вал: его найду.
Вы. видимо, нездешний?
Москвич?
Ну, значит, мы друзья -
ведь я в Москве училась.
Мечтала там остаться я,
да вот не получилось...
А вы —
зачем вы в нашу глушь?
Дивиться местным лужам?
Простите —
вам ведь нужен муж...
Ну что ж, иду за мужем...»
Я все аллеи обошел
с ним за беседой долгой.
Он был усталый и большой
и, вероятно, добрый.
То там показывал,
то тут
он, равнодушно якобы,
как добросовестно растут
его плоды и ягоды.
Он был немного даже вял,
но, изменясь мгновенно,
сказал:
«А этот сорт назвал
я в честь жены —
Еленой».
И с гордой нежностью мужской,
на миг закрывши веки,
погладил яблоко рукой,
ого не стронув с ветки.
Увидел я,
как за него
он бережно берется,
и стало страшно оттого,
что вдруг оно сорвется...
Все было шорохом полно
и сумерками теплыми.
Мы пили темное вино
под яблонями темными.
Была хозяйка чуть пьяна —
«Ну как оно —
вишневое?»
А я-то знал,
зачем она
надела платье новое.
Хотел не знать и пил вино -
ну как так?
Разве можно...
Но подхватило,
повело
упрямо и тревожно.
Я был вниманьем окружен,
едва давал ответы,
а мне она:
* «Вот патефон.
Что заводить?
Вот это!»
Не мы неслись по саду,
нет, —
в себя
втянувши
силой,
из тени
в белый лунный свет
круженье
нас
вносило.
И в том круженье не скользя,
осмысленно и грозно
летели
плечи
и глаза,
и волосы,
и звезды...
Был муж доволен и смущен.
Сидел себе,
помалкивал.
То налегал на рыбу он,
то вилкой
в такт
помахивал.
Потом я,
трезво не вполне,
в саду улечься выдумал.
Была охапка сена мне
хозяевами выдана.
Я лег.
Молчали небеса,
сосредоточась мглисто.
Остановились голоса.
Остановились листья.
На хатах не были слышны
соломенные крыши.
Настолько тихой тишины
я никогда не слышал.
Глубок был сон плодов и трав. .
Вдруг зашуршало сено.
Колени смуглые обняв,
Елена рядом села.
«Что -
мой приход ваш сон прервал?»
и, руки сжав до хруста,
вздохнула:
«Вот и кончен бал.
и как-то пусто,
пусто...
Вам тоже -
вижу по глаз а м ?