Шпагу князю Оболенскому !
Шрифт:
Сейчас же, осенью, Дубровники сиротливо жались от дождя под голые деревья и напоминали стареющего в одиночестве человека.
Дождь здесь шел уже несколько дней, и опавшие листья так намокли, что налетавший порывами ветер не мог оторвать их от земли; они лежали плотным тяжелым ковром и только сверху немного шевелились, будто под ними суетливо бегали серые мыши.
К середине дня Дубровники вдруг зашуршали: то ли листву подсушило солнце, то ли прихватило утренним морозцем, или так уж принято в этом странном городке? Но она шуршала, когда открывались двери и сгребали ее с крылец, шуршала, разбрасываемая
Но мне она не передалась. Не испытывая ни малейшего беспокойства, я работал в номере - заканчивал очерк. Дело продвигалось быстро и ровно, благо никто не мешал - не то что в редакции. Я решил, что могу немного передохнуть, и, набросив куртку, спустился вниз.
– Оля, привет! Староверцев у себя?
Оля отложила книгу. Работы у нее сейчас было мало: приезжих в гостинице, кроме меня, никого, и она была рада немного поболтать.
– Он опять с манекенами что-то делает, а Саша в каретном сарае, вон там.
– Она привстала и показала в окно.
– Уезжаете завтра?
– Надеюсь, если ничего не случится.
– Случится, непременно случится, - засмеялась Оля.
– Мало того, что вы - Сергей, так вы еще и Оболенский. Как же вам не повезло! Уж в последнюю-то ночь он наверняка придет к вам и заставит играть с ним в карты - он был заядлый картежник, даже свои дуэльные пистолеты проиграл.
– В том, что он придет, я не сомневаюсь, - улыбнулся я.
– Вчера он звонил мне, прямо оттуда, - я махнул рукой в сторону кладбища.
– Правда, слышно было неважно, будто он трубку рукой прикрывал. Впрочем, это понятно - он звонил, видимо, из фамильного склепа?
Оля опять засмеялась и покачала головой.
– Вот видите, он вам звонил. Уезжайте скорей, пока еще не поздно. Иначе вам придется очень надолго задержаться в Дубровниках.
Если бы я ее послушался! Если бы я знал, сколько случайной правды скрывалось в ее шутке.
Беда уже нависла над нами черной тучей, молния уже сверкнула, и вот-вот грянет гром...
И он грянул...
– Вы вызывали? Откуда вам известно, что он убит? Кто он? Ваши документы! Рассказывайте коротко.
Это говорил молоденький, новенький лейтенант, который, как мне показалось, сам себе ужасно нравился: правая рука в кармане, воротник форменного плаща поднят, настороженные движения и внимательный взгляд из-под козырька фуражки.
Я положил на стол свои документы и стал рассказывать. Следователь областной прокуратуры, осматривавший убитого, удивленно обернулся на мой голос.
– Продолжайте, - кивнул он эксперту и подошел ко мне, дружески и чуть неуверенно улыбаясь.
– Что уставился? Узнал?
– С трудом, честное слово, с трудом, - признался я и тоже улыбнулся.
– Яшка?
С Яковом Щитцовым мы учились на юридическом, дружили и даже немного работали вместе.
Я помнил его злым на язык и рыжим, буйно-рыжим. Сейчас о цвете его волос трудно было сказать что-либо определенное - так мало их осталось. И вообще, хотя он и сохранил неожиданную для его комплекции подвижность, здоровая полнота и солидная
Мы уселись в кресла около окна, закурили. Яков, пощелкав замками большого портфеля и привычно покопавшись в нем, достал бланки.
– Кстати, очень кстати прибыли, товарищ Оболенский. На задании здесь? Его брал?
– он кивнул в сторону убитого.
– Нет? Все равно кстати. У нас, знаешь, штат-то - во.
– Он показал для убедительности кончик авторучки. Правда, и работа не очень беспокойная. Но уж если что случится - каждый человек на счету. Даже такой, как ты, - не выдержав солидного тона, съехидничал Яков.
– Вряд ли смогу тебе помочь.
– Я загасил сигарету и прямо взглянул на него.
Его наигранная бодрость не обманула меня: я видел морщинки вокруг глаз и мешки под ними, а там, где сохранились когда-то рыжие волосы, тускло блестела седина.
– Ну, ну, не упрямься. Или тебе уже грех с нами работать - до генерала дослужился?
– Я не служу.
– То есть как?
– Так.
– Я потянулся и заложил руки за голову.
– Сменил профессию.
– Выперли?
– язвительно поинтересовался Яков.
– И чем же ты теперь занимаешься?
Он взял со стола мои документы.
– Что это ты? На старости-то лет? Легкого хлеба захотелось? Жаль, жаль... Я думал, ты поможешь, а теперь еще и с тобой возиться надо.
Я рассказал ему, как попросили меня когда-то написать в газету очерк о "наших суровых буднях", как почти без правки он пошел в ближайший номер и как я постепенно увлекся новым делом.
– Вообще-то, на тебя похоже, - безжалостно резюмировал Яков, рассматривая документы.
– Ты всюду обнаруживал большие способности, но нигде до конца их не реализовывал. Так, так, так - это что же такое?
– Он держал в руке мое удостоверение внештатного следователя районного управления.
– Значит, ты еще не совсем потерян для нас?
– Ну уж нет!
– отрезал я.
– Тебе лично я помогать не буду. К тому же я здесь совсем с другой целью.
– Обиделся?
– угрожающе засопел Яков.
– Ладно, попомним такое дело. Для начала я с тебя допрос сниму. Пока как свидетеля допрошу. Пойдем-ка.
Мы подошли к убитому. Его перевернули на спину, и эксперт-криминалист щелкал аппаратом.
– Знаешь его?
– спросил меня Яков.
– Самохин, работник музея.
– А у вас что?
– обратился Яков к судмедэксперту.
– Проникающее ранение колюще-режущим предметом в область сердца...
– Шпагой?
– неожиданно для себя перебил я эксперта. Он удивленно взглянул на меня и не ответил.
– Так, так, так, - оживился что-то смекнувший Яков.
– Шпагой?
– Пока трудно сказать, но похоже, что нет: лезвие, видимо, было коротким, удар - резким, а шпага оставила бы более глубокий, длинный, скользящий порез. И потом - смотря какая шпага.
– Дальше?
– Скончался через тридцать-сорок минут после получения ранения, около двадцати трех часов.