Шпион смерти
Шрифт:
Неожиданно Борька захотел научиться играть на аккордеоне. Когда он услышал и увидел, как играет на этом инструменте пришедший недавно в школу новый преподаватель математики Сергей Абрамович, он буквально заболел, и мать подарила ему новенький тульский баян. Аккордеона в лебедянском культторге в тот момент не оказалось. Но он был счастлив и так, так что часами занимался теперь по самоучителю, разбирал нотную грамоту, отрабатывал «пальцовку» и разучивал простенькие мелодии. Он долго не решался со своим небогатым репертуаром появляться на публике, но деревенские девчата и парни были не очень разборчивы в отношении техники исполнения, и скоро гурьбой ходили за Борькой, умоляя сыграть то «страдания», то «елецкого», то «мотанью»,
Борька стал «первым парнем на деревне», и теперь часто приглашался на всякие сходки: проводы парней в армию («Последний нонешний дене-о-о-чек гуляю с вами я, друзья»), дни рождения («Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить»), свадьбы, вечеринки, которые девчата и парни в длинные зимние ночи по очереди устраивали в своих домах. Это было обременительно, но почетно. Мать иногда запрещала ему идти в ту или другую компанию, и тут уж ничего нельзя было поделать.
Борька быстро взрослел. Он уже попробовал самогона, который в Кунаково гнали исключительно из сахарной свеклы, знал, кто по ком «страдает», кто с кем «гуляет» и кто кому изменяет. Признаться, ему было приятно ощущать себя на равных с каким-нибудь двадцатилетним Серегой, беззаветно отплясывавшим «мотанью» и искренне предлагавшим сопливому баянисту довольно завидную жизненную перспективу:
Ах ты, Боря, дорогой, Мы с тобой на пару Руки-ноги оторвем Любому татару.От некоторых смелых девичьих частушек его бросало в жар:
Ох ты, Боря, дорогой, Хорошо играешь. Почему же ты домой Нас не провожаешь?Игра на баяне привела его в художественную самодеятельность. Теперь он соло и вместе с Сергеем Абрамовичем исполнял в Троекуровском клубе «Полонез Огинского», венгерские танцы Брамса или карельскую польку, аккомпанировал певцам и танцорам, выезжал с концертами в окрестные села. Он неожиданно открыл в себе «артистические» данные, и теперь на пару с товарищем по классу Сашкой Лукашиным часто выступал в роли ведущего или конферансье. Они довольно удачно подражали популярным тогда Тарапуньке и Штепселю. Они и вправду выглядели достаточно правдоподобно: длинный и нескладный Борис, стеснявшийся своего роста, и короткий толстенький Сашок. Они неизменно срывали аплодисменты у неизбалованной публики и стали знамениты на весь сельсовет, как минимум.
Было такое время, когда все торопились жить.
«И жить торопится, и чувствовать спешит…»
Быстрей, быстрей, а то не успеешь!
Страна торопилась перевыполнить пятилетку, перегнать Америку и еще что-нибудь «пере».
И общий стремительный бег не мог не захватить Борьку. И он рвался в манящую бездну событий и романтическую дымку будущего, как молодой жеребенок, старающийся не отстать от несущегося по вольному лугу табуна. Отрочество открыло всю прелесть открывающейся перед ним бесконечной дороги, и он перестал замечать серые деревенские будни — настолько его собственные интересы и переживания заслонили неприглядные детали существования. Вот только как жаль, что ему всего четырнадцать, а не хотя бы восемнадцать! Как медленно идут годы!
Когда же, наконец, он увидит себя на мостике красивого и изящного эсминца, подставляя грудь свежему ветру, бороздя моря и океаны, изредка возвращаясь к родным
В восьмом классе он стал более пристально смотреть на своих соклассниц, хотя бедная, простая одежда пятнадцатилетних деревенских девочек мешала ему разглядеть Ассоль или Джульетту. Потом скоро настало время, когда это наконец свершилось — у него появилась подружка по имени Надежда! И тут неоценимую дружескую услугу оказал верный оруженосец Сашка Лукашин. Это он выступил в классической роли посредника между молодыми любовниками и с успехом доставил в оба конца записки: от него — приглашение выйти на улицу и погулять, а от нее — согласие на это приглашение.
Надя была видной и заметной девочкой в школе, не блиставшей красотой, но хорошо сложенной и физически развитой. Она более была известна тем, что в легкой атлетике не имела себе равной во всей Липецкой области, и потому считалась любимицей Василия Тихоновича и всей школы. У нее рано умерла мать, и воспитывала ее бабушка. Борис долго размышлял наедине с собой, кого же отметить своим вниманием (вон троекуровский корешок Володька Зюзин уже во всю «крутил» любовь с Валентиной, а он все чего-то медлит!), пока не остановил свой выбор на Наде, с которой иногда вместе выезжал на соревнования в Лебедянь, а один раз даже в Липецк.
Представился благоприятный случай. В клубе молодежь устроила вечер по случаю какого-то комсомольского события, и восьмиклассники приняли в нем участие на равных правах со старшими комсомольцами школы и совхоза. Надя была в окружении девчонок из восьмых же классов, и Борис стеснялся пригласить ее на танец. Вот тут-то и подвернулся верный Санчо Панса. Услышав от Бориса, в чем состояла его проблема, он тут же вызвался отнести Наде записку.
…На землю медленно и плавно опускались бабочки-снежинки, отражаясь в свете единственного фонаря рядом с клубом. Где-то лаяли собаки, из соседнего дома женский голос позвал какого-то Петьку — вероятно, Москвичева — ужинать. Пять минут, на которые «оруженосец» исчез с запиской в клубе, показались Борису целой вечностью. Наконец Штепсель-Лукашин выкатился из дверей и победоносно доложил:
— Порядок, Боб! Не журись. Надюха сейчас придет.
— Что она сказала?
— А ничего. Прочитала записку и сказала, чтоб я передал тебе, чтоб ты ждал у бюста Ленину.
— Как она реагировала?
— Нормально.
— Другие ничего не заподозрили?
— Нет.
— Ты уверен?
— На все сто. Ну ладно, Боб, я пошел. А то Надежда вот-вот подойдет. Пока. Желаю успеха. Домой в Кунаково вместе?
— Конечно. Подожди меня немного у автомастерских.
— Заметано.
Лукашин ушел, а Боб опять остался один. Он прислушался к тишине, и услышал, как громко стучит в его груди нетерпеливое сердце. Ведь он часто в школьном коридоре сталкивался с ней, вступал в разговор, буднично шутил, смеялся, а теперь ее появление приобретало совершенно жуткую по своей таинственности окраску.
Надя возникла за его спиной тихо и незаметно, и он вздрогнул от ее легкого прикосновения:
— Привет.
— Привет.
— Ты что-то хотел мне сказать?
— Я? Нет… То есть да… Давай прогуляемся?