Шри Ауробиндо. Письма о Йоге - I
Шрифт:
Я согласен с тем, что аскетизм иногда может переходить в крайность. Он имеет свое место в йоге как средство самодисциплины – впрочем, не единственное, но аскетизм, порывающий все связи с жизнью, это крайность, несмотря на то, что он имел много замечательных результатов, которых, возможно, было бы трудно достичь иным путем. Игра сил в этом мире загадочна, она не подчиняется жестким правилам рассудка и даже такие крайности часто служат для того, чтобы привести человека к необходимому изменению, к полному развитию его способностей, знания и опыта. И все же строгий аскетизм это крайность и не является, хотя он на то и претендует, единственным средством достижения истинной цели.
Мне нечего возразить на замечания профессора Сорли о неподвижном, озаренном и прозрачном уме, поскольку они правильно определяют стадии процесса, в результате которого ум становится готовым к отражению высшей Истины на своей спокойной поверхности или в своих невозмутимых глубинах. Важно только помнить о том, что эта совершенная неподвижность ума – необходимое условие данного процесса, но существует не один способ, чтобы достичь ее. Например, ее можно достичь не только усилиями самого ума, направленными на то, чтобы прекратить вторжение эмоций и страстей, успокоить собственные вибрации или избавиться от омрачающего влияния физической инерции, которая погружает его, скорее, в состояние сна и заторможенности, чем восприимчивой тишины, – так как это обычный метод успокоения ума, используемый в йоге знания. Безмолвие ума может быть достигнуто также благодаря нисхождению свыше глубокой духовной тишины, которая приводит ум, сердце, витальные побуждения и физические реакции
Есть и другой немаловажный вопрос – чем является сама природа этой озаренности, прозрачности и неподвижности; что лежит в ее основе – просто психологическое состояние или нечто большее? По мнению профессора Сорли, эти слова всего лишь метафоры, поэтому он стремится выразить то же самое более абстрактным языком и это ему удается. Но когда я писал о неподвижности ума, у меня не было намерения использовать метафоры, хотя, вполне понятно, что для других мои слова могут выглядеть именно так. Я даже думаю, что для тех, кто имел хотя бы половину подобного опыта, они показались бы не только более живым, но и более точным описанием этого внутреннего состояния, чем мог бы выразить любой более абстрактный язык. Действительно, метафоры, символы и образы – неизменные вспомогательные средства, используемые мистиком для описания своих переживаний. И это неизбежно, потому что ему необходимо выразить с помощью языка – средства, созданного или, по крайней мере, развитого и используемого разумом – феномены не ментального, а иного сознания, более сложного и вместе с тем более тонкого по своей природе. Именно эта тонкая, сверхчувственно воспринимаемая реальность феноменов сознания, с которой имеет дело мистик, оправдывает использование метафоры и образа как более живых и точных средств ее описания по сравнению с абстрактными выражениями, которыми пользуется интеллект в процессе свойственной ему мыслительной деятельности. И если эти образы недостаточно точны и адекватны, то виной тому неспособность автора выразить в словах силу и глубину переживаемого им опыта. Ученый говорит о световых или звуковых волнах, используя при этом метафору, и она очень точно соответствует физическому феномену – действительно, почему бы не предположить, что существуют волны или постоянно движущиеся потоки света и звука, сравнимые с водой. Но когда я говорю об озаренности, прозрачности и неподвижности ума, у меня и мысли нет прибегать к помощи метафор. Моим намерением было дать такое же точное и конкретное описание, какое бы я сделал, пытаясь описать воздушное пространство или поверхность воды. Ведь мистический опыт ума – особенно когда тот пришел в состояние покоя – это не абстрактное состояние или соприкосновение с какой-то неуловимой частью сознания, а восприятие тонкой, протяженной в пространстве субстанции, в которой могут быть и действительно существуют волны, потоки, вибрации нематериальной природы, но в то же время столь же определенные, ощутимые и объективно воспринимаемые внутренним чувством, как и любое движение материальной энергии или субстанции, которое объективно воспринимается физическими органами чувств. Неподвижность ума означает прежде всего прекращение привычной умственной активности, процесса образования мыслеформ, остановку потоков мыслей, которые приводят в волнение субстанцию ума, и для многих этого состояния ментальной тишины вполне достаточно. Но даже при подобном прекращении движения мыслей и чувств, сама субстанция ума, если внимательно присмотреться, постоянно находится в состоянии тончайшей вибрации, которую вначале трудно уловить, но которая со временем становится все более и более очевидной. И такое состояние постоянной вибрации может точно так же нарушить точность отражения или восприятия нисходящей Истины, как и любое оформленное движение мысли, потому что оно является источником ментализации, которая может снизить или исказить подлинность высшей Истины, а то и полностью разрушить ее, раздробив на отдельные ментальные фрагменты. Когда я говорю о безмолвном уме, то имею в виду ум, в котором этих вибраций уже не существует. По мере их угасания можно почувствовать, что тишина, а вслед за ней и ясность возрастают до такой степени, что становятся столь же реальны и ощутимы, как тишина и прозрачность физической атмосферы. То, что я описываю как озаренность, – это другой элемент, являющийся одним из феноменов Света, обычного в мистическом опыте. Этот свет – не метафора, как у Гёте, требовавшего в последние минуты своей жизни больше света, а в полном смысле слова озарение, которое можно реально увидеть внутренним зрением и ощутить тонкими органами чувств. Озаренность спокойного и прозрачного ума является отражением Света, предшествующим его проявлению, и такое отражение – совершенно необходимое условие для развития способности все более и более открываться Истине, которую человек должен воспринять и воплотить в себе. Я рассмотрел эту часть вопроса более подробно, поскольку ее разъяснение помогает увидеть разницу между абстрактным ментальным и конкретным мистическим восприятием супрафизических явлений, которая является источником многих разногласий и недопонимания между духовным искателем и интеллектуальным мыслителем. Даже когда они говорят на одном и том же языке, язык каждого относится к различным типам восприятия и выражает два различных уровня сознания, поэтому даже те же самые слова могут нередко содержать бездну различий.
Это приводит нас напрямую к вопросу, поднятому профессором Сорли: насколько возможно выразить словами мистический или духовный опыт и действительно ли мистик, как это принято считать, должен использовать интеллект в качестве судьи для оценки достоверности как самого переживания, так и его описания? Совершенно очевидно, что интеллект не может претендовать на то, чтобы ограничить сам опыт и стоящее за ним усилие своими рамками и законами, ибо цель, суть и главный принцип этого усилия – превзойти ограничения обычного ментального сознания, находящегося под управлением земного сознания и чувств. Это все равно что меня попросили бы взобраться на гору, привязав за ноги к ее подножию, или попытаться взлететь, но только при условии, что мои ноги останутся на земле. Может быть, самое безопасное – это ходить по земле и всегда иметь твердую почву под ногами, а пытаться подняться в воздух на крыльях или каким-либо иным способом означает риск падения и всевозможных несчастных случаев: ошибок, иллюзий, утраты здравого смысла, галлюцинаций и т. д. Таковы обычные обвинения, выдвигаемые категоричным, твердо стоящим обеими ногами на земле интеллектом против мистического опыта, – но если я хочу пережить этот опыт, то должен согласиться и на риск. Мыслящий интеллект основывается на обычном человеческом опыте и на механизме поверхностного восприятия, а также на понимании вещей, которое дает ощущение ясности только тогда, когда опирается на ментальную основу, сформированную земным опытом прошлого и накопленными фактами. Мистик же выходит за пределы интеллекта, в область, где эта ментальная основа исчезает, а накопленные данные теряют значение, где существуют другие законы, другие способы восприятия и познания. Его главная задача состоит в том, чтобы прорваться через ментальные границы в другое сознание, которое видит все иначе, и, хотя это новое сознание может учитывать данные обычного внешнего интеллекта, оно не ограничивается ими и не связывает себя необходимостью интерпретировать опыт с интеллектуальной точки зрения или в соответствии с интеллектуальным способом восприятия и рассуждения. Если мистик, проникнув в оккультную область или область духа, будет использовать интеллект в качестве единственного или высшего источника света и руководства, то он рискует вообще ничего не увидеть или достичь лишь ментальной реализации, характер которой заранее для него уже определен умозаключениями интеллектуального мыслителя.
Несомненно, в Индии существуют направления духовной мысли, идущие на компромисс с требованиями современного интеллекта и признающие Разум в качестве высшего судьи, но при этом все-таки предполагается, что Разум в свою очередь тоже готов пойти на компромисс и признать самоценность духовного опыта. В известном смысле, именно к этому всегда стремились индийские философы, пытаясь обобщить и систематизировать путем метафизических размышлений результаты духовных опытов, – но именно опыт всегда служил основанием любой метафизической системы, а свидетельства духовных искателей рассматривались как высшее доказательство, намного более ценное, чем все интеллектуальные рассуждения и умозаключения. Таким образом сохранялась свобода духовного и мистического опыта, а мыслящий интеллект играл второстепенную роль, оценивая обобщенные данные, полученные во время духовных переживаний. Это, на мой взгляд, чем-то напоминает позицию профессора Сорли – он также признает, что сам по себе духовный опыт принадлежит области Невыразимого, но как только я начинаю объяснять и формулировать его, то сразу опускаюсь на уровень мыслящего разума и здесь я должен пользоваться терминологией ума, его способами мышления и выражения, а значит, принимать его в качестве судьи. Если же этого не сделать, то это все равно что выбить у себя из-под ног лестницу, по которой взбирался через область ума в Запредельное, и остаться «висеть в воздухе». Правда, не совсем понятно, следует ли подвергать сомнению истину моего опыта из-за того, что я оказался в подвешенном состоянии? Но в любом случае, она остается чем-то далеким, не имеющим никакой связи с миром и не оказывающим никакого влияния на мысль и жизнь. Из всего сказанного, я полагаю, можно сделать три основных заключения. Первое – духовный опыт по своей природе принадлежит области за пределами Разума, он невыразим и, по всей видимости, немыслим. Второе – чтобы выразить и описать духовный опыт, вы должны вернуться на уровень сознания, которое вы покинули, и придерживаться его суждений, принимать его условия и подчиняться его законам и вердиктам; то есть вы утрачиваете свободу Невыразимого, а вместе с ней власть над собой и своей природой. И третье – духовная истина, может быть, и верна сама по себе, в рамках данного духовного опыта, но любая попытка выразить ее чревата ошибкой, и здесь только интеллект может быть судьей.
Думаю, что я не готов принять ни одно из этих утверждений полностью. Действительно, духовный и мистический опыт переносит человека сначала в области Ума (и Жизни) совершенно иного порядка, а затем и вовсе за его пределы. Верно и то, что высшая Истина описывается как немыслимая, невыразимая и непостижимая – недоступная для речи и ума. Но нужно заметить, что это так только с точки зрения человеческого разума, сама же по себе она обладает самосознанием, может быть познана непосредственным, супраментальным способом и является вечной и живой реальностью. И речь идет не о высочайшей реализации абсолютного Невыразимого, которого, по свидетельству многих, можно достичь только в состоянии высшего транса, самадхи (samadhi), полностью утратив связь с внешним ментальным сознанием и восприятием, но об опыте ума в состоянии просветленного безмолвия, когда его взор устремлен в необъятность безграничного и абсолютного покоя, в который он должен шагнуть и там исчезнуть. Но перед этим неописуемым погружением в Высочайшее или растворением в нем возможно нисхождение в субстанцию ума некой Силы или Присутствия высшей Реальности, сопровождающееся изменением этой субстанции и ее просветлением, и тогда должна появиться способность выразить духовный опыт в мысли или передать его тем или иным способом. Или не будем исключать возможность, что Невыразимое и Непостижимое все же может иметь аспекты и формы проявления, которые не являются совершенно непостижимыми и невыразимыми.
Если бы это было не так, никакое выражение духовной истины и опыта было бы невозможно. В лучшем случае, человек мог бы рассуждать о них, но это было бы лишь витанием в воздухе, даже скорее в пустоте, без какой-либо прочной основы или реальных данных, простым манипулированием всевозможными идеями о том, каким может быть Высшее или Абсолютное. Альтернативой мог бы стать только некий непостижимый переход, тем или иным способом, от обычного сознания к невыразимому Сверхсознанию. И действительно, именно к такому результату пришли в своих поисках многие мистики как в Европе, так и в Индии. Христианские мистики говорили о непроглядной и кромешной тьме, без единого проблеска ментального света, через которую должен пройти человек, чтобы попасть в сияющее Неизреченное. Индийские саньясины стремились полностью избавиться от разума и погрузиться в свободный от мысли транс, вернувшись из которого они не могли ничего передать или выразить, кроме воспоминаний о том, что это было состояние невыразимого блаженства и полноты бытия. Но вместе с тем некоторые прикоснулись к высшей тайне и сформулировали представления о Высочайшем и об оккультной структуре Универсума, которые признавались духовной истиной. Мистики и провидцы без колебаний использовали их как основу при описании своих опытов, а мыслители, опираясь на них, создали бесчисленные философские учения и написали тома комментариев. Остается один-единственный вопрос – благодаря чему осуществляется эта связь и становится возможным выражение или передача на уровень ума явлений сознания иного порядка, что является критерием достоверности этого выражения, тем более самого духовного опыта? Если бы его вообще нельзя было описать достоверно, то не могло бы стоять и вопроса о том, чтобы судить о нем с помощью интеллекта – оставалось бы только сесть и предпринять бессмысленную попытку говорить о Невыразимом, думать о Немыслимом, понять Непередаваемое и Непознаваемое.
Я прочитал статью Леонарда Вульфа, но не считаю нужным рассматривать ее в своих комментариях к письму профессора Сорли, так как кроме невежественных обвинений и низкопробной сатиры, направленных против духовной мысли и опыта, в ней не содержится ни одного аргументированного довода. Все рассуждения автора этой статьи поверхностны и вызваны абсолютным непониманием им сути мистики. В статье приводятся четыре аргумента, выдвинутых против мистики, но ни один из них не имеет ни малейшей ценности.
Первый аргумент: мистицизм и мистики всегда появлялись в период социального упадка и угасания жизни общества, и «их оживленное лягушачье кваканье» – признак такого упадка. Нужно сказать, что это совсем не так. На Востоке великие духовные учения возникли во время расцвета культурной и общественной жизни или на ее подъеме и сами послужили мощным толчком для ее развития, во многом обогатив и жизнь, и искусство, и мысль. В Греции мистики и мистерии существовали как на заре греческой цивилизации, так и на высоте ее развития (Пифагор был одним из величайших мистиков), а не только в период угасания и упадка. В Риме расцвет мистических культов также наблюдался на вершине развития его культуры. Многие великие духовные личности родились в Италии, Франции и Испании в эпоху, когда эти страны жили богатой, полнокровной жизнью, ни в малейшей степени не затронутой декадансом. Так что это поспешное и необоснованное обобщение не содержит в себе никакой истины и поэтому не заслуживает серьезного рассмотрения.
Второй аргумент: духовный опыт нельзя считать истинным («это химера»), если его нельзя доказать примерно так же, как наличие стула в соседней комнате, который можно увидеть собственными глазами. Разумеется, духовный опыт не может быть доказан таким образом, так как он не принадлежит к разряду физических фактов и его нельзя физически увидеть или потрогать. Автор полагает, что истинно только то, что явно или легко может быть сделано явным для всех – не требуя с их стороны никакой подготовки, развития способностей, усилий к внутреннему исследованию и самопознанию. Если принять эту точку зрения, то истина и знание окажутся загнанными в очень тесные рамки, а огромную часть человеческой культуры придется отбросить. Духовный покой – покой, превосходящий всякое понимание – обычное переживание для мистиков всего мира, и это факт, хотя и факт духовный, имеющий отношение к невидимой реальности. Когда человек входит в этот покой или сам покой нисходит в человека, он сразу же осознает, что это истина существования, которая всегда пребывала и пребывает здесь, по ту сторону жизни и видимых вещей. Но как можно доказать существование этих невидимых фактов мистеру Леонарду Вульфу? Он просто презрительно отвернется, сказав, что все это обычный декадентский вздор, и с достоинством пойдет дальше – возможно, для того, чтобы написать еще одну поразительную по своей бессодержательности статью, посвященную предмету, который он никогда лично не исследовал и о котором не имеет ни малейшего представления.