Штамм. Трилогия
Шрифт:
То, что он испытал, невозможно передать словами. Божественное извращение. Отправившийся на поиски Гавриил увидел Озриэля в агонии мучительного наслаждения со сверкающими крыльями, раскинутыми во всю длину. В ужасе и отвращении смотрел на него Гавриил. Господь потребовал их немедленного возвращения, но Озриэль, все еще пребывавший в тисках безумной похоти, отказался и попытался отвратить Гавриила от Господа.
Давай станем Им на земле. Станем богами и будем ходить среди людей, а они — поклоняться нам. Разве ты не ощутил вкус могущества? Разве оно не влечет тебя?
Но
Озриэля разодрали на куски — на семь частей, руки, ноги и крылья забросили в отдаленные уголки земли. Остались только его голова и горло. Разум и рот Озриэля были наиболее оскорбительны для Господа, а потому седьмая его часть была заброшена далеко в океан и погружена на большую глубину. Захоронена в темнейшем иле и чернейшем песке на дне. Чтобы никто никогда не мог тронуть эти останки. Чтобы никто не мог поднять их. Там они должны были оставаться до дня Страшного суда в конце времен, когда все живое на земле предстанет перед Творцом.
Но по прошествии веков струйки крови просочились из этих тайных мест и породили новые сущности. Патриархов. Серебро, ближайшее по составу вещество к крови, которую они пили, навсегда стало губительным для них. Солнце, ближайшая субстанция к лику Господню на земле, теперь неизменно очищало и сжигало их, а по своей природе они были обречены бояться воды и лишены возможности самостоятельно пересекать водные преграды.
Они были обречены на прозябание без любви и размножались лишь ценой другой жизни. На неспособность породить новую жизнь. И на вымирание от голода, если их собственная кровь выйдет из-под контроля.
Колумбийский университет
Мистер Квинлан разглядывал знаки, изучал координаты мест погребения.
Все места зарождения.
Он на скорую руку записал их. Они точно соответствовали точкам, в которых побывал Рожденный, собирая прах Патриархов. Над большинством из них были построены атомные станции, взорванные впоследствии диверсантами «Стоунхарт груп». Владыка, конечно, очень тщательно подготовил переворот.
Но седьмое место, самое важное из всех, отображалось на странице темным пятном. Некая отрицательная форма в северо-восточной части Атлантического океана. А рядом два слова на латыни. Osbcura. Aeterna. Тьма. Вечная.
Еще одна необычная фигура виднелась на водяном знаке.
Падающая звезда.
Владыка отправил вертолеты. Люди видели их из окон машин, медленно едущих на юг, назад к Манхэттену. Они пересекли реку Гарлем с Марбл-Хилл, держась подальше от парков. Автомобили они бросили близ Мемориала генерала Гранта, а потом под непрекращающимся дождем прошли по улице, как обычные граждане, и проскользнули в заброшенный кампус Колумбийского университета.
Все, кроме Гуса, спустились вниз отдохнуть, а мексиканец пересек Лоу-плаза в направлении к Бьюэл-холлу и там на служебном лифте поднялся на крышу.
Его «джерсийский экспресс» вернулся и теперь сидел под сливным желобом, что смастерил Гус.
— Ты хороший мальчик, Гарри, — похвалил голубя Гус, разворачивая послание, написанное красной ручкой на клочке бумаги.
Гус тут же узнал почерк Крима, который пользовался исключительно прописными буквами, а также перенял привычку своего прежнего соперника перечеркивать букву О, словно знак нуля.
ПРИВЕТ, МЕКС.
ПЛOХИ ДЕЛА — ВЕЧНЫЙ ГOЛOД. МOЖЕТ, ЗАЖАРЮ ПТИЧКУ, КOГДА ВЕРНЕТСЯ.
ПИСЬМO ТВOЕ ПРO ДЕТOНАТOР ПOЛУЧИЛ. ЕСТЬ МЫСЛИШКИ. СOOБЩИ, ГДЕ ТЫ, И ПРИГOТOВЬ ПOЖРАТЬ. КРИМ ЕДЕТ В ГOРOД. ДO ВСТРЕЧИ.
Гус проглотил записку и отыскал плотницкий карандаш, который лежал у него вместе с голубиным кормом и клочками бумаги. Он написал ответ Криму, указав адрес на углу кампуса. Крим ему не нравился, он не доверял ему, но этот здоровенный тип заправлял на черном рынке Нью-Джерси, и не исключено, всего лишь не исключено, что он в силах был помочь.
Нора была измучена, но прилечь и забыться не могла. Ее накрывали долгие приступы рыданий. Девушку трясло, она выла, все ее мышцы ломило от истерики.
А когда слезы кончились, она принялась водить ладонями по бритой голове, кожу на черепе пощипывало. Нора думала, что в некотором роде ее прежняя жизнь, ее прежнее «я» (то, что родилось в ту ночь при виде плачущей матери на кухне, появившееся на свет из потока слез) теперь исчезло. Родилось под слезы и умерло в слезах.
Она испытывала страх, пустоту, одиночество… но в то же время чувствовала себя обновленной. Кошмар их нынешнего существования бледнел в сравнении с тем, что происходило в лагере.
Фет не отходил от нее, внимательно слушал. Хоакин сидел у двери, прислонившись к стене, давал отдых поврежденному колену. Эф стоял у дальней стены, опираясь о нее спиной и скрестив руки на груди. Из обрывочных слов Норы он пытался составить общее представление о том, что она пережила.
Нора полагала, что Эф догадывается о чувствах, которые она питала к Фету, — это было ясно и по позе Эфа, и по месту, которое он для себя выбрал. Никто пока об этом не говорил, но истина висела в комнате, как грозовое облако.
Под гнетом энергии их взаимно дополняющих друг друга эмоций Нора говорила быстро. Перед ее мысленным взором все еще стояла картинка из родильной зоны, тревожила даже в большей мере, чем смерть матери.
— Они там скрещивают женщин с мужчинами, пытаются получить потомство с третьей группой крови и положительным резус-фактором. Они предоставляют им еду и удобства. И женщин… кажется, это устраивает. Не знаю, почему мне не дает покоя именно это. Может, я к ним несправедлива. Может, инстинкт самосохранения не такое уж благородное явление, каким мы его себе представляем. Может, он гораздо сложнее. Иногда выживание подразумевает компромисс. Большой компромисс. Бунтовать против собственной природы довольно трудно. Но когда ты вынашиваешь в чреве новую жизнь… или у тебя есть маленький ребенок… — Она посмотрела на Эфа. — Теперь я лучше понимаю тебя, вот о чем я хочу сказать. Я знаю, как ты мучаешься.