Штормовое предупреждение
Шрифт:
Он знал, что это значит. Знал и попробовал забиться, отползти, спрятаться, найти убежище. Хотя бы перевернуться на бок, чтобы не лежать беззащитным животом вверх. Потому что еще минута – и скальпель, холодная узкая боль, укусы щипцов по живому мясу… Он знал.
Человек в белом халате положил ему руку на лоб, заставив задрать голову – для этого ему пришлось приложить немало усилий – и всадил шприц.
Он завыл. Иголка проходила все глубже, увеличивая и без того достаточное количество боли, будто и без того было мало…
Счастье этого бельмастого, что он не держит руки возле лица своей жертвы, не то остался бы без пальца.
Металлический звон
Может, он умер, наконец? Все это закончилось, он теперь свободен? Может, он даже сможет свернуться и лечь удобно? Или… Невероятно, конечно, но вдруг? – или даже пойти туда, куда он сам захочет?
Но едкий запах больницы не отпускал его. Держал, как якорный канат, не давая от себя избавиться, закрыть глаза и уплыть.
Он слышал писк приборов и голоса откуда-то со стороны:
– Он под общей анестезией?
– Если бы. У него бешеный метаболизм. Ему просто не больно, но он слышит.
Во рту странный привкус. Голова кружится, и пять глаз лампы кажутся каким-то ущербным соцветием. Или созвездием – он их много повидал на своем веку, все однообразные. Эти звезды на небесах всегда держались своих однажды выбранных и никогда уже не меняющихся мест. И они всегда предрекали ему одну и ту же судьбу.
Он закрыл глаза и увидел – или ему показалось, что он увидел – нескончаемые прозрачные фигуры, ловящие боками свет. Они наплывали одна на другую, вытесняя то вперед, то наоборот, зажимая сзади товарок, надувались или моментально опадали и блестели, словно мокрые. Тянули шейки вверх, как цветы. Сколько он уже не видел цветов?..
А потом что-то встало в его голове на место, и он понял, что все это время его немигающий взгляд был устремлен на полку, заставленную склянками с лекарствами. Он лежал на боку. На боку! Это было почти нереально. Он попытался сжать и разжать руку – та слушалась, и он нащупал пальцами край тонкого одеяла. Кто-то укрыл его. Здесь, в подвале, было прохладно, и на него положили этот кусок тряпки, чтобы не дать добраться холоду. Невообразимо. Он оперся на локоть и понял, что сесть может, но и не может тоже. Может – потому что его тело свободно, а не может из-за слабости. Торс перетягивала тугая повязка. Бинт. Чистый. Новый. Из упаковки – он чуял запах до сих пор, несмотря на пропитавшие его кровь и лекарства. Желая убедиться в правильности своих наблюдений, он чуть сменил точку опоры, высвобождая одну руку и прикасаясь к перевязке. Недавняя.
И ему не больно. Этого он никак не мог осознать. Это было невозможно, потому что есть такие понятия, как причина и всегда следующее за ним следствие. Уроненный предмет всегда упадет наземь, солнце, взойдя, опустится за горизонт, и так далее. И если он был на операционном столе, то ему должно быть больно. А ему не было. Он не чувствовал ни тех мест, где в нем побывал ланцет, ни тех, где игла, и даже не ощущал застрявших свинцовых кусков внутри.
Мелькнула смутная догадка – он под чем-то и не ощущает боли. Он тут же укусил себя за руку, чтобы проверить это. Боль была. Самая настоящая, ее бы он узнал всегда.
Повернуться бы… Посмотреть, что у него за спиной. Но это тяжело, надо приподняться, а сил для этого нет, и мешает повязка. Поначалу подумалось – может, он привязан к столу? Но нет, ничуть не бывало. Стол сам по себе, а он – сам по себе.
Загадка была необъяснима.
Потом он услышал, как открылась и закрылась дверь, в помещение ворвался посторонний, не больничный
– Ты проснулся, – услышал он голос со стороны. Это был не вопрос, а констатация. Он сморгнул. Сам он не был уверен, что проснулся. Было похоже на то, что он все еще спит.
– Покажись-ка, – его взяли за подбородок, и он рефлекторно зарычал, отстраняясь. Чужая рука, холодная, незнакомая, выпустила его от неожиданности, но тут же попробовала еще раз.
– Покажись, покажись, я не сделаю тебе ничего плохого.
Он так удивился, что пропустил момент и позволил обладателю руки повернуть его лицом к свету.
– Что-то ты мне не нравишься, – хмыкнул этот человек. А он вдруг осознал, что видит перед собой. Белый халат, вот что. Человека, в белом халате. Медика. Опасность. А на рывок нет никаких сил. Чем-то накачали, тут и сомневаться не приходилось, недаром он чувствует себя таким вареным...
– Похоже, у тебя жар, – отметил человек в белом халате. Наклонился – для этого ему пришлось согнуться едва ли не пополам – и попробовал его лоб губами.
Он лежал потом всю ночь – час за часом, глядя в темноту и ничего перед собой не видя. Ему хотелось потрогать это место, там, на лбу, и он боялся смазать ощущение. У него раньше никогда не было ничего подобного. Он подумал, что это уловка, чтобы он ослабил внимание, поддался – и вместе с этим спорил с собой и доказывал, что нет.
Разве такое может быть уловкой? Разве он не знает, какие уловки бывают? Разве не вся его жизнь пересыпана ими? И это, сегодняшнее событие, совершенно не похоже на них.
Он лежал в чужом, незнакомом медпункте, в каком-то подвале, в той самой позе, в которой его оставил медик, и прокручивал в голове, будто запись, раз за разом, одну и ту же сцену. Как чужой голос говорит ему: «Да у тебя жар», – затем человек наклоняется. Вот тут надо медленнее – вот он близко, и кожей чувствуется его дыхание. Чужая рука на лице, держит без применения силы. Чужая тень заслоняет обзор. Запах – больница, железо, проводка. И, наконец, ощущение. Едва-едва теплые губы у него на лбу. Целых полторы секунды. Его кто-то трогал губами. По всему телу пробежала дрожь – будто встряхнули банку с горстью песка, и тот щекотнул стеклянные стенки изнутри. Его. Это его-то. Трогал живой, настоящий человек. Губами. Его кожу. Чувствовал его. Дышал совсем близко. Это ведь было почти что… Почти как… Он отогнал эту мысль прочь, не сумев додумать до конца.
И снова, к началу: «Да у тебя жар» …
Утром его перевязали.
Человек в белом халате мыл руки, вода шумела, шуршала о железный маленький рукомойник, клокотала серой пеной. Его спросили:
– Как он?
Человек в белом халате закрутил кран на три оборота, вытер руки полотенцем, тоже серым.
– Жить будет. Организм у него крепкий, хоть и потрепанный.
– У меня намечается много дел.
– Иди, я тут за всем пригляжу. Можешь не беспокоиться.
Он опять лежит на боку. Бинт холодит его и живот. Щекой он чувствует подушку. Новые, странные ощущения. Подушка. Специальная мягкая штука под голову. Для него. Ее умышленно принесли сюда, чтобы он мог так лежать. Чтобы не было больно. И не было холодно. Их никто не принуждал. Он даже не просил их. Они сами сделали это. Для него. Человек в белом халате приближается, обходит операционный стол – мог бы и остаться за спиной у пациента, но почему-то не делает этого. Достает уже знакомое тонкое одеяло, расправляет и укрывает им. Что за черт. Нельзя же столько всего сразу…