Штормовое предупреждение
Шрифт:
Одеяло. Его укрывают в два приема — расправляют на плечах и накрывают ноги. Подворачивают края, чтобы не пробирался сквозняк. Он не может пережить такое количество новшеств одновременно. Теперь опасно закрыть глаза. Все это может измениться. Он проснется в старом бункере или в каком-то еще. Но главное — не в этом.
– Ты понимаешь, что за ним могут прийти?
Запах чего-то тлеющего. Раздражает обоняние, щекочет, вызывает ожесточенную настороженность. Горячим могут ткнуть, прижечь, оставить черный след, и это больно.
– Ты понимаешь, что и у кого ты забрал и притащил в дом?
Голос
– Ты понимаешь, что после этого может случиться с тобой, с этим местом, со всеми, кто случайно был свидетелем?
– Слушай, что я тебе скажу, – второй голос злой, дрожит от ярости, но эта ярость направлена не на собеседника. – Ты тут говорил, что я законченный параноик, а? Я могу ответить, что это не я – параноик, а все прочие – слепые идиоты. Это все государственная программа. Проект «МК Ультра» никто и не думал сворачивать. Да открой же ты Википедию, кретин… Даже там про него написано! «Ультра» все еще работает. И он, этот парень, – тому живое свидетельство. Ты тут сидишь такой умный, рассуждаешь о когнитивной свободе, но дьявол тебя дери, где все твои принципы, когда нужно что-то сделать, а не трепать языком? Каждый имеет право сохранить свою личность, ля-ля-ля, но где все эти тезисы, когда личность действительно нуждается в сохранении?
– Лечить нужно не симптомы. Так мы программу не прекратим.
– Я не мог пройти мимо! Ты не видел, что с ним делали! Что ты вообще знаешь о пропаганде, о промывке мозгов, о манипуляции сознанием? Фантастикой считаешь, бреднями? Иди, посмотри в глаза тем, кто вышел из проектов! Из «Монтока», «Блюберда», «Артишока»! Иди и посмотри!
Горло стискивает все сильнее, и он не понимает, что с ним происходит. Это похоже на злость, но это не злость. Похоже на боль, только она странная. Он лежит, отвернувшись к стене, пытаясь справиться с собой, и не может. А из глаз течет.
День идет скачками. Так бегают коты – скок, скок, и вроде бы на месте, а вот уже преодолели большой путь… Сколько он уже не видел котов?.. Скок – он лежит, приглушенный свет не режет глаза. Он не то дремлет, не то бодрствует. Скок – запах щекочет его, и он не может понять, что это такое, хотя вроде бы знакомое. Запах не неприятный, ему интересно, и где-то под ребрами – глубоко, будто в него нож всадили, – есть ощущение холодного опасения, крепнущего с каждой минутой. Он ничего не понимает. И больше всего он не понимает, чем за все это заплатит. Он знает, что ничего и никогда на свете не бывает просто так. Причинно-следственные эти самые, как их там… Скок – длинный тонкий силуэт в двери, идет к нему.
– Сам сможешь?..
Скок – непослушные пальцы ловят верткий, ускользающий металлический черенок ложки. Человек в белом халате не торопит его, терпеливо держа за
«Да у тебя жар». Подушка. Одеяло. Миска с супом. С теплым, неотравленным и даже имеющим какой-то вкус супом. Для него!
Он спал, сколько хотел. Слыша сквозь сон посторонние звуки, вскидывался, готовясь защищаться, но ему так ничего и не сделали. Всегда оказывалось это кто-то идет мимо по своим делам и даже не смотрит в его сторону. Его не будили, едва только удавалось провалиться в забытье, и он, наконец, отоспался. Мир перестал быть похож на картинку, которую искажает глаз камеры наблюдения — с вытянутыми углами, перекошенными предметами, вогнутыми или, наоборот, выпуклыми стенами. Он осознал, что лежит не на полу. Его не сунули обратно в бокс и даже не бросили в углу, а дали спать здесь, где тепло и сухо, и он хотел знать, что все это означает. Хотел, кроме тех моментов, когда приходил медик — длинный, нескладный силуэт — чтобы проверить, как он. Все обострялось до предела, стоило тому замаячить неподалеку. От врачей нельзя ждать ничего хорошего. Сделав тебе добро, они возместят это позже, стократно содрав с тебя взятое поневоле в долг. Вместе со шкурой.
– Как ты сегодня?
– Почему ты ему просто градусник не поставишь?
– Потому что и стекло, и ртуть, да и я понятия не имею, где он валяется.
Длинный силуэт переламывается пополам. Поднять голову. Он всегда закрывал глаза, пытаясь затормозить время. Вот сейчас. Выше переносицы, чуть ощутимо, но дышать становилось трудно. Губами. Один раз, коротко, деловито. Зато по-настоящему. Он все так и не привык к этому.
– Нужно выпить.
На узкой ладони россыпь разноцветных таблеток. Ну уж нет... Он знает, чем это кончится. Как бы они не морочили ему голову, сколько бы ни усыпляли внимание…
– Все в порядке. Пей, это не причинит тебе вреда.
Он смотрит на чужую беззащитную руку. Россыпь капсул на голубоватой резине перчатки. Медику явно не приходило в голову поберечь рабочую конечность. Он и не думал, что его легко укусить, раздробить хрупкие кости челюстями, сделать его пальцы непригодным для дальнейших… Чего дальнейших?..
К боку все так же тесно прилегает свежий бинт. Его каждый раз поражает, что об этом в очередной раз не забыли. Не забыли о самой ране и о том, что бинт надо чистый и саму рану обработать, и еще что-то добавляют в воду, чтобы ему не было больно…
Он все время косится на врача. Мало ли что он держит во второй руке… С виду ничего. Но кто знает.
Ладонь перед его лицом. Он берет капсулы губами, потому что руки его еще не слушаются. Берет, ожидая, когда что-то прилетит ему в шею, обрушится сзади, когда опять — ошейник, электрошок, разряд…
Между ним и врачом только голубоватый латекс. Он не может почувствовать тепла его руки. Ему дают воды, запить капсулы.
– Видишь, все хорошо.
Рука в голубоватой резиновой перчатке протягивается к нему.