Штрафники. Люди в кирасах(Сборник)
Шрифт:
Алексей изо всех сил нажимал на напильник и думал, что если только эта проклятая головка не получится, мастер не возьмет его слесарем и отправит обратно в лагерь. А возвращаться туда — ой как не хотелось! Не хотелось лежать на нарах, возвращаться к своим думам, снова чувствовать себя заключенным.
Когда, по его мнению, болт уже был готов, Алексей решил посмотреть, что получилось. Он опустил напильник и хотел выпрямиться — спина почему-то не разгибалась. Некоторое время, согнувшись дугой, он стоял возле тисков и никак не мог распрямиться. Потом в пояснице что-то
Он подошел к Вальке и удивился: тот держал в руках изящный блестящий болт.
— Здорово! Как ты сумел? И не размечал?
— А зачем? Зажимай в тиски и опиливай. Нужен навык и глазомер.
— А размер?
— Размер сам выйдет. Заготовку всегда делают так, чтобы не приходилось много опиливать. Конечно, можно и ошибиться. Но когда руку набьешь, измеряешь не часто.
Подошел мастер. Он взял у Валентина болт, достал штангенциркуль, замерил.
— В размере малость наврал. Тут вот грани завалил чуток. А так молодец. Работал слесарем?
— Не приходилось.
Очки старика съехали на самый кончик носа и открыли его светлые добрые глаза.
— Не врешь ли?
— Нет, папаша, не вру. В кружке когда-то занимался, модели строил.
— A-а, вот видишь, а говоришь, не работал. Строил модели, — значит слесарил. А вы как? — обратился он к Алексею и Чернышеву. Те подали свои работы. Старик повертел их и бросил на верстак.
— Так и знал. Пилить, рубать… Да нечто это болт? Ну и слесаря!
Алексей слушал старика и готов был провалиться сквозь землю. Он с ужасом ждал, что тот сейчас выругается и скажет, чтобы завтра не приходили.
Заговорил Бухаров.
— Вы уж не сердитесь, папаша, что мы слесарями назвались. Конечно, сами видите, какие мы слесаря. Но не сидеть же нам в лагере. Люди работают, а мы на нарах валяемся.
— Правда, папаша, — поддержал его Чернышев. — Мы хоть железки таскать будем, если тут не получается…
Старик молчал.
— Ну как, папаша? — спросил снова Бухаров.
— Да что ты все заладил: папаша да папаша! Будто у меня имени нет. Фомичом меня зовут. — Старик махнул рукой. — Ладно, что с вами сделаешь. Вот ты и будешь за бригадира, — обратился он к Бухарову.
Ребята, повеселевшие, снова взялись за напильники, а он, шаркая ногами, пошел к выходу. А когда провыла сирена, оповещая конец рабочего дня, и лагерники потянулись к проходной, Алексей сказал Валентину:
— Устал чертовски… Ни рук, ни ног не чувствую, но доволен. Ужасно доволен! Все-таки последние болты у меня получились вполне приличные, Фомич даже похвалил.
— Вот видишь, а ты боялся…
Алексей не ответил: говорить не хотелось. До самого лагеря он шел молча, не видел конвоя, не слышал разговоров. Пузыри на ладонях лопнули, раны мучительно
В работе дни побежали быстрее. Не успели оглянуться, как пролетел май и наступил июнь. Ребята втянулись в работу и были очень довольны. Даже Костя Шубин как-то в минуту отдыха, удивляясь самому себе, заметил:
— Странная штука: после допроса день не пошел на работу, так думал, подохну с нудоты…
— В очко не садился? — спросил Алексей.
А Валентин сыронизировал:
— Еще бы! Труд даже обезьяну сделал человеком…
Степан Фомич, хотя и намучился с ребятами вначале, тоже был доволен и по-своему полюбил их. Иногда он как-то добывал положенные слесарям талоны на молоко. Изредка, покривив душой, немножко приписывал в нарядах, потому что заработки получались не ахти какие!
Один раз они уже получили зарплату. Правда, половину перечислили лагерю, но и кое-что осталось. Житуха стала лучше, на заводе у вольных можно было и хлеба купить, и молока, да и жиров или сахару достать. Талоны в заводскую столовую тоже помогали.
За это время Алексей еще раз побывал на допросе, но уже у другого следователя — Мискачева. Этот пожилой, болезненного вида человек в очках не кричал, как Швалев, а молча и тщательно записывал ответы Алексея. Когда допрос закончился, Сушко спросил:
— Почему теперь вы допрашиваете меня, а не старший лейтенант Швалев?
Мискачев блеснул стеклами очков и не скоро ответил:
— Так надо.
— Я хотел бы знать… — снова обратился Алексей к Мискачеву.
Мискачев перебил:
— Можете идти!
Так и ушел Алексей, ничего не узнав о Швалеве.
В лагере же все шло нормально: одни уходили неизвестно куда, другие прибывали. По утрам привычно отправлялись на завод, по вечерам жадно слушали вести с фронтов и терпеливо ждали, когда удастся вырваться из лагеря, пополнить ряды, тех, кто громил врага.
И эта жизнь, ставшая почти привычной, вдруг нарушилась. Как-то утром, выйдя за ворота, ребята увидели, что знакомый конвой заменен другим. На месте прежних стояли молодые солдаты с автоматами, а поодаль три собаковода с огромными овчарками.
— Ты гляди, что придумали, — послышалось в толпе.
— Эти цуцики для нас, что ли? — спросил Алексей.
— А для кого? — ответил Шубин. — Теперь уж настоящий вологодский конвой.
— Не пойду! — вдруг вскипел Алексей и направился обратно к воротам.
Бухаров схватил его за руку:
— Не кипятись. Надо всем, а не по одному… Братва, — негромко обратился он к остальным, — пока собак не уберут, на работу не пойдем.
Колонна зашумела. Кое-кто попытался возражать, призвать к благоразумию, но большинство поддержало Валентина.
— Если хоть одна подлюга согласится, пусть в лагерь не возвращается, — предупредил Валентин.
— Полундра!.. — крикнул Анохин, увидев выходившего из проходной лейтенанта Лавыгина.
Разговоры смолкли. Конвой окружил колонну, собаководы разошлись по своим местам, два по бокам, один сзади.