Штрафники. Люди в кирасах(Сборник)
Шрифт:
Алексей слушал майора, и чувство глубокой радости охватывало его: кончены все мучения, допросы, подозрения. Он снова будет на фронте, он снова такой же человек, как все! Правда, когда майор упомянул об искуплении вины, Алексей толкнул Бухарова:
— О какой вине он говорит?
— Помолчи, слушай дальше…
Майор между тем продолжал:
— Командование поручило мне сформировать ваш батальон, который после кратковременного обучения поступит в распоряжение командующего фронтом. Сейчас вы оставите лагерь и направитесь к месту дислокации части. Поздравляю вас с возвращением в ряды защитников Родимы и желаю успехов на фронте.
Закончив речь, майор
— См-ирна-а! Напра-ава! Шагом марш!
Шаркая ногами, колонна без видимого порядка направилась к воротам. Вот их открыли. На дороге Алексей увидел черную эмку, в которую садился однорукий майор и другие офицеры. Алексей вертел головой в поисках конвойных, но рядом их не было.
Колонна, поднимая пыль, вытягивалась на дорогу и покидала лагерь. Алексей все еще ждал, что вот-вот раздастся команда «Стой» и их окружат знакомые фигуры с винтовками. Но время шло, а команды никто не подавал. Колонна все дальше уходила в поле, сплачивалась, подтягивалась, тверже становился ее шаг.
Алексей на секунду закрыл глаза и вдруг почувствовал, что идет уже в строю солдат. Не было больше толпы, не было бородатых, оборванных картежников, а были бойцы, защитники Отечества.
Сзади кто-то громко крикнул:
— Запевай!..
И тут же взвился молодой сильный голос:
Смело мы в бой пойдем За власть Советов…Сначала эта старая песня показалась Алексею совсем некстати. Но тут же подумал, что вряд ли какая другая так подошла бы к их теперешнему душевному состоянию, как эта.
2-й отдельный штурмовой батальон — так называлась часть, куда прибыли освобожденные подследственные. Но по извечной у русского человека привычке — всему новому давать свое название — батальон между собой называли 2-й офицерский штрафной батальон. И в этом была доля правды. В нем не было ни одного рядового, который бы раньше не носил офицерского звания, а штрафным он именовался потому, что все эти люди должны были кровью искупить свою вину пребывание в плену или на оккупированной территории.
Помытые, одетые в новенькую солдатскую форму и ботинки с обмотками, многие, по их мнению, выглядели теперь смешно. Но так казалось тем, кто видел в офицерской форме только красивую одежду. Для гражданского населения, как, впрочем, и для высшего начальства, они ничем не отличались от тех миллионов простых солдат, которые лежали в окопах, ходили в атаки, дрались насмерть.
Впрочем, было одно различие, незаметное для непосвященных. Оно состояло в том, что такой рядовой по боевому опыту, «пониманию маневра», стоял выше обыкновенного солдата. Его не надо было учить тактическим приемам боя, на овладение которыми новобранцы тратят месяцы, ему не надо было осваивать материальную часть, приемы стрельбы и многое другое, потому что он делал то, чему когда-то учил своих солдат.
К тому же для них сзади не было земли. И хотя никто никогда даже не напоминал об этом, все прекрасно знали и понимали, что плакатный призыв «Ни шагу назад!» приобретал для них буквальный смысл.
У вчерашних офицеров не было только достаточно сноровки и выносливости. Вот почему все дни напролет от подъема до отбоя были заполнены занятиями по тактике, физической подготовке, стрельбе, штыковому бою. Свободного времени не было ни минуты. После вечерней поверки люди едва добирались до палаток и засыпали
Командовал батальоном майор Стрепетов, чрезвычайно подвижный невысокий человек, горластый, как молодой петух. Однажды, посмотрев, как дружно первая рота атаковала противника, он сказал замполиту:
— Ну, комиссар, видишь, что за орлы! Да я с ними любую оборону прорву!
Комиссар — подполковник Фокин, высокий, лысеющий человек, сдержанно улыбнулся. Он успел хорошо изучить своего командира: видел его горячность, стремление блеснуть, похвалиться, знал о его отчаянной храбрости. Выжимая из батальона все, что можно, Стрепетов сам валился, от усталости, но везде успевал, совался в каждую дырку и требовал этого от командиров. Он не терпел медлительности, нерешительности в действиях и в принятии решений, высоко ценил проявление самостоятельности. Замполит отлично видел, что Стрепетов как командир не лишен таланта и этим нравился бойцам. Но ему нередко вспоминались слова члена Военного совета фронта перед назначением в батальон: «Командир там (он имел в виду Стрепетова) всего только майор, но стоит некоторых полковников. Единственная беда — горяч, не уживается с политработниками. Не любит, чтобы его поправляли. Работа ваша значительно облегчится, если завоюете его расположение. Одним словом, ведите себя так, чтобы вас уважал, как Чапаев Фурманова. Людей вы получите исключительно ценных. Надо в полной мере использовать их боевой опыт, но отнюдь не приносить в жертву, не смотреть на них как на обреченных».
Фокин снял фуражку, вытер крупные капли пота на лбу и на лысине, согласился:
— Прекрасные ребята, майор! Но тренировать еще надо: выдыхаются скоро.
— Это поправимо, комиссар. На то и тренировки, — сказал Стрепетов, обращаясь уже к бойцам.
— Отощали малость на лагерной баланде?
— Дело знакомое, втянемся…
А Шубин вполголоса пообещал:
— Да уж будьте уверены, товарищ майор, хлопцы что надо… Они вам еще не один орденок добудут…
Стрепетов был доволен действиями роты и не скрывал этого. Ему очень хотелось верить, что так же слаженно рота будет действовать и бою. Но он знал по опыту, что так никогда не бывает. Потому закончил разбор призывом еще больше приложить усилий для достижения успеха в боевом совершенствовании.
Командир особо отметил слаженную работу первого отделения, которым командовал Шубин. Вася Чернышев после отъезда начальства прокомментировал это следующим образом:
— Гляди, братва, а наш отделенный начальства милостью отмечен… Я начинаю верить, что он когда-то не напрасно три кубаря носил.
В свободные минуты, выдававшиеся теперь так редко, они мечтали о будущем.
Вася, как всегда, не задумывался:
— Стоит ломать голову! Придет время — начальство скажет, оно газеты читает…
Костров был настроен мрачно:
— Когда искупишь, тогда тебе ничего не надо будет… Разве только пирамиду со звездочкой, да и то…
Валентин же с момента прихода в батальон, внешне оставаясь таким же, внутренне как-то переменился. Он, казалось, совершенно отвлекся от вопроса «виноват — не виноват» и занялся вопросом «быть или не быть».
Часто, жалуясь на чрезвычайную требовательность Стрепетова и огромную физическую нагрузку, кое-кто говорил:
— На кой черт нам все это надо! Что мы, фашиста не видали, что ли?