Штрафники. Люди в кирасах(Сборник)
Шрифт:
Тимофей ждал этого вопроса, но как ответить на него, толком не знал. Он слышал, что начинал Бухаров, даже был уверен, что без него не обошлось, но сказать прямо боялся: это было слишком опасно. «Этот черт потом все равно все узнает, — думал он. — И тогда мне несдобровать». Он напустил побольше преданности на свое лицо и сказал:
— Не удалось узнать, товарищ начальник. Сам я там, к сожалению, не был, а они, эти… которые работают, говорят, что само так получилось… Не удалось, товарищ начальник…
Голдобин ухмыльнулся, долго читал
Потом поднял голову и спросил:
— Ты в самом деле был артистом?
— Нет, товарищ начальник, только администратором…
— Оно и видно. Дерьмовый бы вышел из тебя артист…
Беда сконфуженно улыбнулся.
— А где ж ты так ловко научился играть в очко?
Тимофей вздрогнул: «Вот оно, начинается…» — мелькнуло у него в голове.
— Я очень плохо играю, товарищ начальник, а теперь совсем карты забросил.
— Ну, а чего ты боишься? — стараясь придать голосу доверительность, спросил Голдобин. — Дело-то прошлое. Меня только интересует, кто выиграл те двадцать тысяч, которые сданы в фонд обороны. Надо быть большим мастером… Значит, это ты?
— Нет, я не выигрывал… То есть выиграл и я, но не совсем. В общем, мы отдали, чтобы больше не играть…
— Не понимаю, чего ты рисуешься. Ведь я знаю, что выиграл ты. Я не собираюсь наказывать за это, — все таким же вкрадчивым тоном продолжал начальник.
Тимофей никак не мог сообразить, к чему он гнет, и решил, что если он немножко приврет, то большой беды не будет:
— Да, конечно, можно сказать, что я их выиграл. Главное — я предложил отдать их в фонд обороны…
— У кого?
— У Бухарова…
— И тебе не жалко было отдать такие деньги?
Беда замялся, но заявил:
— Нет, товарищ начальник. Пусть лучше идут для пользы Родины…
— Дерьмовый ты артист! — повторил Голдобин. — Ведь врешь, подлец, что не жалко. Ты сейчас в хлеборезке околачиваешься?
Беда, наклонив голову, молчал.
— А в другой лагерь не хочешь? Я спрашиваю: кто зачинщик?
Беда поднял глаза, потом снова потупил и, казалось, помимо желания выдавил из себя:
— Говорят… Бухаров. — Он вымолвил эти слова и тут же представил себе синие глаза Валентина в тот момент, когда тот держал его за полосы и говорил: «Пошел вон…» Тимофея бросило в дрожь, и он, кинувшись к Голдобину, залепетал: — Впрочем, я не знаю точно… Я не хожу на работу… Я только слышал…
Начальник молчал, только презрительно усмехался.
— Товарищ начальник, — лепетал Беда, — я вас очень прошу. Не говорите никому… Проверьте, может, я ошибся… Я ведь не знаю точно… Их там много таких…
Он протягивал руки, лепетал что-то еще унизительное, но Голдобин уже не слушал его.
— Вот теперь ты не играешь, а выглядишь как настоящий артист, — сказал он и выставил из кабинета.
А через полчаса туда вошел Валентин Бухаров. Он остановился перед столом начальника и спокойно посмотрел ему в глаза. Он догадался, зачем его позвали, и потому, даже
— Я.
Голдобин не ожидал столь поспешного признания и сорвался:
— Как ты смел, мерзавец!
— Я не привык, чтобы со мной разговаривали таким тоном, — предупредил Валентин.
— Ах, ты не привык… Так я тебя приучу! — закричал капитан и поднялся из-за стола.
Валентин чуть повернулся к нему и все также спокойно, ответил:
— Не трудитесь. Меня уже пугали.
Голдобин оцепенел, он готов был ударить этого нахала, но, поняв вдруг всю бессмысленность такого поступка, засунул руки в карманы и прошелся по кабинету. Потом он остановился перед Валентином:
— Ладно, будем разговаривать спокойно. Ты знаешь, что бывает за организацию бунта?
— Какой же это бунт? — удивился Валентин. — Мы посидели на дороге и пошли в лагерь, никого не избили, никто не бежал и не пытался. Разве это бунт?
— А что это по-твоему?
— Выражение протеста против конвоя с собаками.
— Не понимаю, почему вам не понравились собаки?
— Потому что мы не уголовники. Бежать никто не собирался, недоразумений с конвоем никогда не было. Зачем же собаки?
— Но таков приказ.
— А спускать собак на сидящих людей — это тоже приказ? Кто дал ему право? Мы такие же офицеры, как и Лавыгин, только погон нет да сидим за проволокой. Не враги и не бандиты.
— Офицеры бывают разные! — перебил капитан. — Одни при неизвестных обстоятельствах оказались вне части, а другие честно стоят на посту всю войну. Мы, офицеры МВД, стоим на страже Родины, а не вы. Да и будете ли вы снова офицерами?
— Почему не будем? — удивился Валентин.
— Поживем — увидим, — ответил Голдобин и сел за стол. — Еще один вопрос, Бухаров: те двадцать тысяч, которые у тебя выиграл Беда, твои собственные деньги?
— Двадцать тысяч? Почему выиграл Беда? — искренне удивился Бухаров.
— А кто?
— Я выиграл. Я выиграл у Беды, а не он у меня.
Подбритые рыжеватые брови капитана поднялись кверху:
— Ты?
— Конечно! Спросите у Турова, у ребят. И выиграл потому, что хотел отучить этого подлеца. Он организовал картежную игру и обдирал всех в лагере…
Голдобин понял, что дал маху, и переспросил еще раз:
— Значит, деньги не твои?
— Конечно, не мои. Я из них не взял ни копейки, все отдал Турову.
— Ладно, — сказал Голдобин, — теперь все понятно. А за то, что протестовал не по форме, пойдешь на десять суток в карцер.
— За что? Не имеете права! — возмутился Бухаров.
— Ну-ну, — уже совсем добродушно протянул Голдобин, — сейчас и право и лево у меня вот тут, — и он похлопал себя по карману. — А когда-нибудь ты еще спасибо скажешь, что дешево, отделался. Иди! — И капитан положил руку на плечо Валентина.
Бухаров понял, что протестовать не следует, но спросил:
— Один вопрос, товарищ капитан?