Штрафники. Люди в кирасах(Сборник)
Шрифт:
Бухаров обычно возражал:
— Фашиста-то мы, конечно, видали. Но его не видать, а бить надо по-настоящему. Батальон наш — такой кулак, которым гитлеровцам где-нибудь сразу скулу вывернут. Тут, если подучить, каждый может за двоих, а то и за троих сработать…
Наблюдая, как Валентин отрабатывает приемы штыкового боя и самозащиты, Алексей говорил:
— Неужели ты думаешь, что в нынешней войне исход боя зависит от штыковой атаки?
— Не думаю, — отвечал Валентин, — но уметь должен. Надо побеждать в каждом бою! Но не за счет «осторожности», а путем превосходства. Я хочу не только «очиститься», но и поумнеть. И вернусь на фронт не тем зеленым лейтенантиком, каким был в сорок первом, а настоящим офицером…
— Тебе разве не все равно, кем воевать?
— Нет,
В их разговор вмешался Костров:
— А кто ее измерит? Будь уверен, тебя никто не спросит, сколько ты убил немцев, а поинтересуются, был ли ты на спецпроверке.
— Неправда, — возразил Валентин, — спросят и это. После войны за все спросят.
И вот в такие минуты, когда кто-нибудь упоминал «после войны», их заносило далеко. Они оказывались в том далеком будущем, о котором каждый втайне мечтал, но в котором не всем, к сожалению, — и они это знали — приведется жить. Они сразу забывали о еще не пройденных дорогах войны, о сотнях и тысячах еще не начавшихся и даже не запланированных начальством боев и главное — о шестидесяти днях, всего шестидесяти днях в штрафном батальоне, в иных условиях равных месяцам и даже годам обычной войны. Тогда начинали говорить о будущем, как о действительности, которую каждый представлял по-своему.
— О-о, куда забрался! — восклицал Анохин. — До «после войны» еще дожить надо!
— Ничего, Коля, доживем! — уверенно отвечал ему Валентин. — А не верить в это — так и воевать не надо.
Костров, всегда настроенный пессимистично, тоже возражал Валентину:
— Ты говоришь, за все спросят. Что же, письменный отчет потребуется или как?
— Во-во, с приложением печати и подписью начальства, — смеялся Анохин.
— Отчет у тебя вот здесь должен быть, — указал себе на грудь Бухаров.
— Да на кой он мне? — злился Костров. — Чего ради я должен страдать? Был бы действительно виноват, а то ведь за здорово живешь — два месяца штрафного батальона без суда отвалили и вкалывай! В мирное время — это двадцать лет тюрьмы. Легко сказать!
— Все мы не виноваты, — сказал Алексей. — Так что же теперь делать? Бросить автомат и податься к немцам? Давай, может, пожалеют…
— Нет уж, это дудки. Случись что — лучше застрелюсь, как Швалев советовал. Один черт помирать…
— Швалев, конечно, дурак, — заметил Алексей. — Но и твои рассуждения не умны. Ты Советской власти счет предъявляешь. А виновата ли она, не подумал.
— Не знаю, кто виноват. Только вот ты тоже сидишь в штрафном, а не в партизанском отряде, куда тебя Советская власть посылала, — огрызался Костров.
— Если уж на то пошло, то у меня больше причин быть недовольным, чем у тебя. Но я не кричу, что воевать не буду. Воевать мы все будем и не как-нибудь… Ну, а насчет того, почему в штрафной попали… — начал Алексей и замолчал. Минуту подумав, продолжил: — Лет через двадцать-тридцать историки скажут. Если доживем — узнаем.
— Вот-вот! Если доживем. Осталось-то пустяки — дожить, — съязвил Анохин.
— Вот почему и воевать надо умеючи, — отстаивал свою мысль Бухаров. — Не в прятки играть со смертью, а презирать ее.
— Зато после всего этого нас никто не посмеет упрекнуть, — поддержал его Алексей.
— Да бросьте спорить, братва, — вмешался Вася Чернышев. — После войны совсем не так будет. Кто это станет допрашивать тебя, был ты в штрафном или нет? Ведь мы победим! А остальное не имеет значения. Вернемся домой, встретят нас с музыкой, с цветами…
— Почему обязательно с цветами? — перебил Бухаров. — А если война зимой кончится?
— Нет, Валька, не может она зимой кончиться. Она завершится летом, — убежденно и серьезно возразил Чернышев.
— Почему? — почти одновременно раздалось со всех сторон.
— Не может она кончиться зимой, потому что это будет великий праздник. Представьте себе: зелень, солнце, цветы и — тишина! Победа!
Все замолчали, а Вася вдохновенно продолжал:
— Вернемся домой, отдохнем, отоспимся, погуляем, а потом пойдем и скажем: «Ну, давайте нам работу, да не
Лица окружающих расплываются в широкой улыбке, искрятся смехом и синие глаза Валентина, а Вася, войдя в роль, продолжает:
— Вот, понимаешь, секретарша, фифочка такая, — и Вася делает в воздухе красноречивые жесты, — докладывает ему: «К вам какой-то Чернышев просится. Третий день ходит». «Какой еще Чернышев? — спрашивает важно Валька. — Что ему надо?» — «Говорит, по личным делам. Симпатичный молодой человек, между прочим…» — Это она, значит, меня так рекомендует. А я уж с этой секретаршей… будь здоров! — добавляет Вася. — «Ладно, — говорит Валька с досадой, — впустите». Вхожу я, останавливаюсь посреди кабинета, а он сидит где-то далеко, за каким-то столом, вроде аэродрома, жмурит свои бараньи глаза и… не узнает. «Что вам угодно, молодой человек?» — важно цедит сквозь зубы. «Так я же Вася! Вася Чернышев!» — «Какой еще Чернышев?» — «Ну как же, мы с вами в штраф…» — «Не был я ни в каком штрафном!» — орет он. Тут у меня в коленках начинается этакое дрожание, я уж готов стрекоча дать, а Валька выходит из-за стола и говорит: «Так это ты, старый бродяга!» И мы едем на его машине в самый лучший ресторан. Как он там у вас в Харькове называется? — спрашивает Вася, словно он позабыл.
— «Красная», — говорит Валентин серьезно.
— Во-во, в эту самую «Красную», — соглашается Вася, и его слова тонут в оглушительном хохоте.
Костров вначале тоже улыбается, но потом его лицо мрачнеет, и он вдруг заявляет:
— Не так это будет, братва.
Смех обрывается, все поворачиваются к нему.
— Так бы совсем неплохо, но может быть иначе. — И он, подражая Чернышеву, начинает рассказывать: — Придет Валька, и никаких ни цветов, ни музыки не будет. Просидит он недельку, другую, третью. Потом сам пойдет просить: «Мне бы работенку какую-нибудь?» — «Что ж, — отвечают ему, — это можно, пожалуйста. Рядовым архитектором хотите?» — Валька, конечно, ждал чего-либо получше, но тут делать нечего — сам проситься в начальство не будешь. Ему говорят: «Заполните для начала вот эту анкету, напишите подробную автобиографию, приложите три фотокарточки без головного убора, справочку с места жительства и приходите. Фронтовику работа всегда найдется». Ну, Валька, конечно, пишет, старается, при всех орденах фотографируется, справки добывает. Приходит. Товарищ тот анкету почитал, справочки полистал и спрашивает: «Вот вы тут пишете, что на оккупированной территории были. А как вы туда попали?»
Валька начинает объяснять: так, мол, и так — дурак начальник был, послал выполнять задание, а сам удрал и меня оставил. «Так, так — говорит тот, а сам уж думает, что Валька на него намекает». «Ну, и как же вы дальше?» — Валька тут все выкладывает подробно и добавляет: «Да вы не извольте сомневаться, я проверен и перепроверен, даже в штрафном был из-за этого дурака-начальника». Ответственный товарищ еще больше удивляется, даже рот раскрыл. «Ай-ай, как нехорошо. Значит, вы осуждены были?» — «Да нет, — говорит Валька, — осужден не был, а в штрафном был». — «Эх, чуть не дал маху, — думает про себя ответственный товарищ, — чуть было уголовника не принял на работу». А Вальке так вежливо говорит: «Зайдите через недельку». Прошла неделька. Снова стоит Валька перед этим начальником. «Незадача тут у нас вышла: пока вас оформляли, должность эту сократили. Так что, извините. До свидания». — «Так, может, другое что?» — «Ничего нет. До свидания». И идет Валька дальше… А там опять сначала…