Штундист Павел Руденко
Шрифт:
– Не продаю, а меняю, – говорит, он таково с сердцем. – Старый ты, – говорит, – человек, а
не знаешь, что про иконы так не говорят.
Обидел это я его, значит, невзначай. Я-то догадался тут, да свое мекаю.
– Не обессудьте, – говорю. – На что же вы,- спрашиваю, – их меняете?
– Да что ты дурачка из себя строишь. Есть меняло-то у тебя – выкладывай и выбирай, что
хочешь. А нет – проваливай. Нечего нам время попусту тратить.
И так у меня сердце засосало:
видно, хороший человек таким делом занимается. Вынул я мошну, высыпал на прилавок все, что
там было, – бумажки, серебро и все, – и говорю:
– Меняло-то у меня есть. Бери, – говорю, – добрый человек, что хочешь, на здоровье, а
идолов твоих мне и даром не нужно.
Удивился он. Посмотрел на меня так пристально.
– Да в своем ли ты уме? – говорит.
– В своем, – говорю, – не сумлевайся.
– Что же ты, – говорит, – мне такую уйму денег выложил? Ну, как я впрямь тебя
послушаюсь да заберу?
– Что ж, – говорю, – бери, добрый человек. Коли на хорошее пойдет, мне не жалко. Деньги
– тлен. Бог мне дал, Бог и еще даст.
Сгреб он их, подержал в руке, высыпал назад в мошну и мне отдал.
– Мне, – говорит, – чужого не нужно. Да скажи мне, что ты за человек и откуда ты взялся.
Тридцать лет на свете живу, а такого не видывал. И отчего это, – говорит, – ты иконы святых
угодников идолами назвал?
– А читал ты, – спрашиваю, – Писание?
– Сызмальства, – говорит, – любил я читать Писание, потому обучен грамоте.
Ну вот мы с ним и разговорились, и стал я ему говорить от Писания. Он слушает и все
дивуется:
– Как будто, – говорит, – и знакомое, а как будто не то. Где, – говорит, – это найти, запиши,
а я, как домой приеду, справлюсь.
– Зачем, – говорю, – домой ездить, у меня с собой есть. – Вынул я из кармана, показываю.
Смотрит – так точно.
– Вот, – говорит, – диво, сколько раз читал, а не заметил!
Я вижу – забирает, и я ему больше да больше. И насчет священства и насчет церкви и
прочего. Часа два мы толковали. Под конец он говорит:
– Нет, этого дела нельзя так разом решить. Это дело большое. Нужно его доподлинно
разобрать.
– Что ж, – говорю, – заходи вечером. Побеседуем. Говорю это я как будто ничего, а у
самого сердце так и бьется. Зайдет ли, думаю, или нет? Веришь ли, душу бы, кажется, отдал,
чтобы этому человеку просветление сделать.
Подумал это он.
– Нет, – говорит. – Мы уже довольно толковали. Ты лучше вот что: книжку-то мне оставь. Я
сам почитаю. А завтра ты зайди ко мне в лавку, а не то
– Хорошо, – говорю, – зайду, где ты стоишь? Сказал.
– Спросишь, – говорит, – Степана Васильева. Отдал я ему книжку.
– Зайду, – говорю, – разве что помру до утра.
Так, не прощаясь, я почитай что от него убег. Прихожу к себе на постоялый. А Демьян уже
давно коня заложил и меня ждет.
– Отпрягай, – говорю. – Уехать и завтра успеем. Бог мне послал встретиться с человеком
одним.
И рассказал это я ему про Степана. Как уж я утра дождался, сам не знаю. Вот иду я к
Степану утречком рано, со мной и Демьян. Вижу, во дворе что-то творится: хозяин и жильцы
повысыпали на двор, стоят толпой и на что-то смотрят. Что за притча? Подходим, видим:
посередине стоит Степан с топором и молотит обухом – что бы ты думал? Икону в серебряной
ризе. Это он свою из горницы вынес. Молотит и приговаривает:
– Довольно я тебе поклонялся. Иди на подтопку. Народ, что кругом стоял, сперва только
дивился: что это человек ошалел, свое добро губит. А тут разобрали, в чем дело, и кинулись его
бить и икону отнимать. Несдобровать бы ему одному против всех. Да тут мы подбежали. А
Демьян наш как кинется, да давай народ раскидывать – любо-дорого смотреть. Все так от него и
шарахнулись. Откуда, мол, такой Еруслан-богатырь свалился? А Степан, как узнал меня, и
говорит;
– Спасибо тебе, добрый человек. Через тебя я свет увидел. Всю ночь, – говорит, – я читал и
всю правду понял; все верно выходит по Писанию, как ты говорил.
Народ нас тут обступил, и про икону забыли. Какие такие люди и какая такая правда? Да
хозяин постоялого двора тут вмешался:
– Не позволю, – говорит, – у себя на дворе озорства, этак мне двор запретят держать.
Икону-то он сгреб – серебра на ней рублей на тридцать будет – и за квартальным послал.
– Вот, – говорит на Степана, – святыню нарушает, а эти двое ему подстрекатели и
споспешники.
Ну, повели нас в участок. Кто такие и как? Степана-таки придержали и лавку у него
отобрали. Ну, а нас отпустили. Только имена записали. Дело будет об оказательстве. Вот так-то.
Жатва велика и обильна, а делателей мало, – закончил Лукьян своим обычным текстом. – Ну, а у
вас как? братьев не прибыло ли?
– Все, слава Богу, как ты оставил. А новых никого не прибыло. Тебе одному из нас дано
быть ловцом человеков, – проговорил Павел с чувством.
– Никому это сразу не дается, – заметил Лукьян как бы про себя. – Ну а ты сам как? –