Штундист Павел Руденко
Шрифт:
дружбе, за то, что ладно поет.
Панас захохотал.
Печеная тыква, поданная в доме девушкой на сватовском визите, означает полный отказ. Но
Галя шутила. Поминание Павла как кандидата на печеную тыкву было уже само по себе таким
поощрением, какого Панас не ожидал. Ему стало весело. Он пропустил даже мимо ушей
шпильку насчет Павлова пения.
– Зато уж на бандуре ему до меня далеко, – добродушно сказал он. – Хочешь, я тебе сыграю
новую песню? Меня
– Что ж, сыграй.
Панас сыграл какую-то пародию на романс, подпевая себе вполголоса жиденьким
слащавым тенорком.
Гале не нравился ни его слащавый голос, ни его слащавая манера ухаживать. Но сегодня, в
отместку Павлу, она кокетничала с Панасом и не только не затыкала ушей, как часто делывала,
когда он принимался петь, а даже заставила его спеть еще. Она согласилась идти с ним
танцевать и позволила ему потом уйти вместе с нею. Но когда они уселись вдвоем у куста диких
роз и Панас, нагнувшись к ней, неожиданно поцеловал ее в самые губы, она так огрела его по
лицу, что у него искры из глаз посыпались.
– Ну, коли у тебя будет такая же тяжелая рука, как моей жинкой будешь, то плохо тебе
придется, – сказал Панас, стараясь сохранить шутливый тон, между тем как его забирала
настоящая злость и от боли слезы сами собою выступили у него на глазах.
Галя тоже рассердилась. Панас умел ее забавлять. Она не прочь была поболтать с ним, и ей
льстило перед подругами его явное предпочтение. Но она терпеть не могла, когда он начинал
смотреть на нее маслеными глазками и лез к ней с поцелуями и нежностями.
– Кто ж тебя напугал, что я твоей жинкой буду? – спросила Галя насмешливо.
– А будешь, потому что тебе больше не за кого, – грубо сказал Панас.
– Не буду, – упрямо сказала Галя.
– Будешь!
Галя вскочила с травы и убежала. Они серьезно поссорились и остальную часть вечера не
разговаривали и избегали друг друга.
Впрочем, Панас вскоре вовсе ушел от Ярины. Гале разом полегчало… Было уже около
полуночи, но молодежь еще не думала расходиться. На траве кучка девушек и парней сидели у
раскидистой шелковицы и слушали кривого Панька, который был не только музыкант, но и
сказочник и первый знаток всех деревенских поверий. Ярина была там же. Галя подсела к ней и,
повернувшись лицом к реке, стала смотреть на серебристые волны.
– Так вот, батько мой ни с чем и ушел, – говорил Панько, продолжая, очевидно, рассказ про
какую-то деревенскую быль. – Найти-то клад он нашел, а взять не мог, потому что не всякому
клад дается. Понадеялся на себя и добрых людей не спросил, как к нему подступиться.
Он пустил несколько клубов белого дыма и посмотрел задумчиво на бледною луну, которая
поднялась над садом.
– А что же нужно, расскажи, Панько, голубчик, не томи, – вскричала Ярина. – Мне смерть
как хочется клад найти.
Панько только того и ждал.
– Гм, – протянул он и снова пыхнул несколько раз своей кривой трубкой. – Знаете
воробьиную ночь?
– Знаем, знаем, – раздалось несколько голосов разом.
– Когда дождь и гром и зги не видно, а черт воробьев в когтях душит и только вверх метает
и пускает на волю…
– Да, знаем, знаем. Ты нам дело говори, – перебила Ярина.
– Ну так вот, в такую-то ночь, об эту самую пору, то есть о полночь, – сказал Панько,
понижая голос, – нужно выйти на перекресток, разложить костер, вскипятить воду из пруда, где
кто-нибудь утопился…
– Ах, страсти какие, – прошептала Ярина.
– И как пробьет полночь, нужно туда бросить живую жабу. И что бы там ни было, нужно не
оборачиваться и все на воду смотреть. Крик, свист будет кругом. Кареты будут скакать по
дороге во весь дух, и кучер будет кричать "пади", а ты все сиди и не шевелись. Люди подходить
будут всякие и спрашивать. А ты все сиди, молчи, не оборачивайся. Чудища всякие пугать
будут. А ты все сиди, не крестись. А как петухи прокричат, перекрестись, вылей котел на землю
и найди жабью лопатку и вот ею-то до клада-то и дотронься, как найдешь. Тогда уж тебе и
дастся, – потому что нечистая сила тут уж ничего не может.
Он замолчал, наслаждаясь безмолвным оцепенением слушателей.
Но Галя вмешалась. Недаром она была рассудительная и грамотная девка.
– Ну статочное ли дело, – сказала она, – чтоб нечистая сила так-таки и не могла с тобой
совладать!
– А крест на что? Ты с крестом ведь на шее? – возразил Панько. – А то еще, кто боится, –
прибавил он снисходительно, – тот может четыре креста на дороге провести со всех сторон.
– Ну то-то же, – соглашалась Галя.
В это время на колокольне стали бить часы. Все прислушивались', считая. Пробило
двенадцать.
– Вот теперь как раз вся нечисть на землю напускается, – сказал вразумительно Панько, – и
дается ей воля до первых петухов. А как петух прокричит…
Вдруг на берегу мелькнула какая-то полунагая фигура и воздух огласился диким воем,
похожим не то на вой волка, не то на человеческий вопль.
Все так и шарахнулись.