Штундист Павел Руденко
Шрифт:
сына. Понемногу она втянулась в нее сама: Павел был так исполнен этой верой, что она,
незаметно для самой себя, уходила в нее все глубже и глубже. Но это было делом привычки и
повторения, а не страсти, которая вся ушла у нее в сына. Ульяна звалась, по крестьянскому
обычаю, "старухою", но вовсе не была стара: ей едва минуло сорок пять лет. Взглянув на нее,
как она собирала ужин, ожидая прихода сына, ей нельзя было бы дать больше сорока. На
колокольне пробило восемь.
полчаса Павел будет дома. В комнате стало совсем темно. Ульяна сняла с полки трехрогий
каганец, засветила один рожок и поставила на стол, осветив тусклым светом широкий дубовый
стол без скатерти, на который она положила каравай непросеянного пшеничного хлеба и
поставила деревянную коробку с солью и большой деревянный жбан с грушевым квасом. Киот
без икон зиял, как черная яма, в почетном углу. По стенам виднелись две-три лубочные
картинки, содержания которых при тусклом свете нельзя было разобрать. Вдоль стен тянулись
темные гладкие скамейки, блестевшие, точно полированные.
Ужин был уже готов и стоял в тепле, в огромной кубической печи, занимавшей чуть не
половину комнаты. Хотя огонь в, ней чуть теплился, в избе становилось невыносимо душно.
Ульяна отворила двери настежь и, высунувшись в окно, довольно долго глядела, во двор на
дорогу, по которой должен был вернуться Павел. Потом, вздохнувши, она отошла от окна и
стала хлопотать по дому, чтобы как-нибудь убить время. Она пошла в клеть и отсыпала в
горшок пшена на завтрашний обед. Потом она заглянула в закуту, намешала корм свинье,
подложила охапку сена каурой кобылке и подсыпала гречки в курятник. На дворе валялось
опрокинутое лукошко. Ульяна подняла его и повесила на колышек под навесом. Потом она
вернулась в избу и, засветивши все три рожка каганца, села у окна, вынула чулок и стала вязать
с довольным видом. Теперь Павел должен вернуться с минуты на минуту.
Но минуты проходили за минутами, а Павла все не было. Наконец загудел колокол и
пробило девять. Павла все нет как нет.
– К Ярине за Галькой пошел! – сказала себе Ульяна с сердцем. – Не придет до полуночи.
Она потушила все рожки, чтобы не тратить без нужды масла, и снова села к окошку,
продолжая вязать в темноте. Быстро ходили в проворных сухих пальцах Ульяны иглы, сердито
постукивая друг о друга и сверкая от времени до времени злым коротким блеском, как жало
змеи, когда лунный свет падал на них. Ульяна думала о девушке, которая отняла у нее сердце
сына, и морщины становились глубже между бровями и на углах рта; ее обыкновенно доброе,
несколько постное лицо становилось неприятным и злым.
Когда,
рожками каганца и на столе стоял ужин. Мать ласково поздоровалась с ним, но не пошла ему
навстречу. Уже по тому, как он отворял дверь и как шел по сенцам, она угадала, что на сердце у
него невесело. Это заставило ее быть особенно деликатной и внимательной, чтобы как-нибудь
его не задеть. Она ни о чем не спрашивала и молча стала подавать ему ужин и села вязать.
– Что же вы, мама? – спросил Павел.
– Неохота что-то, – отвечала она. – Да я же и ела, – прибавила она, спохватившись.
Павел отломил кусок хлеба, придвинул миску и медленно, молча, стал есть..
Наступила длинная тяжелая пауза. Вязальные иглы в руках Ульяны уже не стучали резко и
коротко, словно ссорясь и перебраниваясь друг с другом, а тихо ползли рядом,' точно
враждующие члены семьи, когда они пришиблены общей заботой.
– А что, не заходил мельник? – спросил наконец Павел.
– Нет, не заходил, – отвечала мать.
Павел знал это. Мельник не мог зайти так скоро. Он спросил об этом, чтобы завести
разговор и успокоить мать., Мать поняла это и, помолчав с минуту, спросила;
– Был у Ярины?
– Был.
Наступила новая длинная пауза, но она уже не была тяжелою. Спицы уже не наскакивали
друг на друга и не прятались, чтобы избежать столкновения. Они стучали ровно и мерно,
пригоняя каждое движение одно к одному, и лицо Ульяны, которая вязала, слегка прищуривая
глаза, было задумчиво и сосредоточенно, но на нем не было прежней тревоги.
– Бросить надо, Павел, – проговорила она вполголоса, не поднимая глаз на сына. – Не жена
она тебе.
– Нечего бросать, сама бросила. Выходит за Па-наса. Сама сказала, – проговорил Павел
залпом.
Ему захотелось разом высказаться, излить свое горе. Он рассказал весь их разговор.
– Нехристи мы, говорит, не может за меня пойти. Если пойдешь, говорит, в церковь и
поклонишься идолам – пойду.
– Вишь, что надумала, что надумала! Искусительница. Это как в Писании про пророков
Божиих.
Им обоим поведение Гали представлялось в таком свете. Ульяна и негодовала на девушку,
оскорбившую ее Павла пренебрежением, и вместе с тем в душе была довольна, что Галя,
разлучница, похитившая у нее сердце, сына, оказалась недостойной его.
– Брось, не думай о ней. Не стоит она тебя! Не было бы тебе счастья с ней. Да и не любила
она тебя никогда. Не стала бы того от тебя просить, когда б любила! – закончила она