Шуньята под соусом демиглас
Шрифт:
– Но для начала, наверно, хватит и одной кошки, – задумчиво протянула она, поглаживая вальяжно развалившуюся на её коленях Нихиль.
– Ну да, – согласился я, – для начала сойдёт. – И, вглядевшись в мечтательное лицо Принцессы, запоздало понял, к чему она клонит. – Блядь! Ты издеваешься?!
Но она, судя по всему, была настроена серьёзно.
– Мы не можем оставить её здесь, – проникновенным шёпотом сказала Принцесса, заглядывая мне в лицо. – Она будет страдать. И в конце концов умрёт. Медленно и мучительно.
Знала, сучка, на какие точки давить, да?
– Может, ты ещё и аквариум
Она пропустила сарказм мимо ушей и с прежней академической серьёзностью заявила:
– Не. Их не жалко. У них слабо развитая нервная система, и они не чувствуют боли.
– Но они умрут.
– Мы все умрём.
– И кошка тоже, – не унимался я. – С нами она сдохнет даже быстрее. Включи мозги, ma cherie! Послушай взрослого умного человека…
Принцесса смерила меня полным презрения взглядом и бросила:
– Если ты старше, это не значит, что у тебя больше ума.
– Зато больше опыта. И я кое-что понимаю в этой жизни.
– А я, думаешь, не понимаю?
Тут нервы мои, и без того раздроченные, окончательно сдали:
– Tu n’y connais vraiment rien [28] !Ты ребёнок, Принцесса, ёб твою мать! У тебя косички, блядь, эльфы, кошечки – детство в жопе! Куда ты вообще лезешь?! Иди домой! – Я вскочил, забыв, что на полу алели кровавые пятна. И снова запачкал чистенькие подошвы. – Ну, сука, блядь, ну что за говнище, а?!
28
Ты ни хера не понимаешь! (фр.)
Речь ведь шла совсем не о кедах, понимаете? С кедами-то хуй с ними, их можно помыть, натереть мылом, отдраить щёткой. А вот с жизнью такой номер не прокатит. Её не засунешь в стиральную машинку, не отдашь в химчистку, чтобы взять обратно новенькой, пахнущей альпийской свежестью, а не чужой кровью.
Мне захотелось разрыдаться, но вместо этого я расхохотался – сам не знаю почему. Воздуха едва хватало, я ржал как припадочный, но не мог остановиться. Смех скручивал внутренности в узел, отдавался тупой болью в висках и звенел в ушах.
Кто сказал, что он продлевает жизнь? Неправда, как раз наоборот: с каждым его приступом ты приближаешься к смерти. Не можешь ничего контролировать, становишься беззащитным и уязвимым, тебе невыносимо плохо, но вместе с тем одурительно хорошо.
Смейтесь, пока не потеряете голос.
Смейтесь, пока не упадёте на пол.
Смейтесь, пока не перестанете дышать.
– Тебе надо поспать, – заметила Принцесса. Она сидела не шевелясь, обнимая Нихиль, как большую мягкую подушку. – Иначе к утру ты услышишь ещё и голос Гитлера.
– Да, наверное, – сказал я.
И подумал, что хочу стать золотой рыбкой со слабо развитой нервной системой. Плавать в большом глубоком бассейне, беззвучно двигать плавниками, не испытывать никаких желаний и ощущать только холодное безразличие. Разве не замечательно?
По-моему, обалденно.
Выпуск седьмой
Чёрные воды
До самого утра меня мучил температурный бред. Я ворочался на кухонном полу – диван пришлось самоотверженно уступить Принцессе – и не мог толком ни заснуть, ни проснуться, барахтался в какой-то липкой трясине. Камеры ещё эти блядские мешали. Всю ночь мигали, глаза мне мозолили. Две яркие точки, похожие на капельки крови, – я видел их, даже когда зажмуривался и утыкался лицом в подушку. Они расплывались, собирались в лужицы, и весь мой маленький мирок становился истошно-красным. Невыносимо ярким, горячим, как огонь.
В конце концов я не выдержал и вскочил. Мне захотелось швырнуть в камеры чем-нибудь тяжёлым, чтобы вырубить их на хрен. А ведь они были невидимыми, хорошо замаскированными, вот в чём прикол.
Надо как следует постараться, чтобы их заметить, войти в особое состояние. Напрячь и одновременно расфокусировать внимание, знаете, да? По-хорошему, человек не должен вспоминать о существовании всяких камер, прослушек и прочей фигни, в этом главная фишка шоу. Вы увидите их лишь на пару секунд, если, конечно, сумеете. А потом отвлечётесь, задумаетесь о чём-то своём, и тогда – бах! – вся аппаратура исчезнет. Вы снова поверите в то, что у вас обычная жизнь. Настоящая, реальная, невымышленная. Другого выбора не будет, привычки всегда одерживают верх над здравым смыслом.
Короче, я веду к тому, что это было странно – всю ночь пялиться на камеры. Мне, может, и хотелось бы, чтобы они пропали, но я видел их так же отчётливо, как собственные пальцы. Одна висела над дверью, вторая – над диванчиком, где спала Принцесса, и я никуда не мог деться от этих пристальных механических взглядов, они сводили меня с ума.
А может, дело было в окровавленном трупе, лежавшем на втором этаже, не знаю. Поводов для беспокойства хватало, сами понимаете. Нет, я не думал, что наш дружочек сейчас встанет, как в фильме про зомби-апокалипсис, и, почёсывая пузо, спустится к холодильнику. Но в самом присутствии смерти чувствовалось что-то жутковатое.
Мы ведь тоже умрём, я вдруг понял это так ясно, что мне подурнело. Наши сюжетные ветки завершатся. Останутся только картинки на экранах, записи голосов, а нас самих не будет. Лишь бесконечная тишина и пустота – больше ничего.
Не переключайте канал.
Не убавляйте громкость.
Не отводите взгляды.
Дайте нам существовать. Это единственное, о чём я прошу.
– Разум, заполненный проблемами, – сказала Васиштха, – создаёт глупость и заблуждение, которые ведут к невезению и страданию.
Менторским таким тоном сказала, я аж зубами заскрипел.
– Да иди ты на хуй, мудрейшая!
Ну, она и пошла. И я пошёл, только немножко в ином направлении – в общий коридор. Мне хотелось выйти на свежий воздух, охладить голову. Когда долго бродишь по улицам, в конце концов отвыкаешь торчать в четырёх стенах. У тебя развивается что-то вроде клаустрофобии. Дышать становится нечем, мозги начинают закипать. Ты чувствуешь себя запертым в клетке. Или в аквариуме.
Меня вдруг озарила потрясающая идея. В смысле, великолепно тупая, какая же ещё?