Шуньята под соусом демиглас
Шрифт:
Я вернулся обратно в квартиру. Поднялся на второй этаж, переступил через лежащего на полу Бу и взял аквариум с рыбками – аккуратно, чтобы не расплескать воду.
Всем должно быть хорошо, вообще всем на свете. А рыбкам было плохо, и мне было плохо, это никуда не годилось. Вот выпущу их, подумал я, пусть плавают себе, радуются жизни. Надо же хоть кому-то испытывать счастье.
Меня шатало из стороны в сторону, ну, вы поняли. Поутру человек всегда особенно ранимый и беззащитный. Ночного наркоза больше нет, ты просыпаешься голым, раскуроченным, а тебе прямо в морду
– Куда это ты собрался? – голосом бдительного надзирателя спросила Принцесса, когда я спустился. Она стояла в дверях и, скрестив руки на груди, смотрела на меня с недоумением. Как на обнаглевшего полудурка, который решил среди бела дня вынести «Мону Лизу» из Лувра.
– Пойду прогуляюсь.
– С рыбками? Ты ебанутый?
Я не знал, как объяснить ей то, что чувствую. Поэтому на оба вопроса ответил с непривычной для себя спартанской лаконичностью:
– Да.
И, помолчав, добавил:
– Им тесно. Понимаешь?
– О, – тем же бескомпромиссным тоном сказала Принцесса, – ещё как понимаю. – Сделав шаг мне навстречу, она отчеканила: – Ты загоняешь их в парадигму антропоцентризма и приписываешь им собственные чувства. Рыбки олицетворяют твою несвободу, а значит, если их выпустить, тебе полегчает. Кроме того, ты подсознательно хочешь сделать что-то хорошее, потому что испытываешь моральное давление из-за смерти Бу.
– Да.
Сегодня я был на редкость немногословен. Зато Принцесса, напротив, воодушевилась. Она говорила хлёстко и отрывисто, словно расстреливала меня из невидимого автомата:
– Спиноза считает, что человек стремится к чему-либо не из-за желания добра. Наоборот, он называет добром всё, чего хочет.
– Да хули ты злая-то такая с утра пораньше? – вскинулся я, сильнее прижав аквариум к груди, защищая его от нападок Принцессы. Как будто её слова могли пробить тонкие стеклянные стенки, пулями вонзиться в золотистые брюшки рыбок и забрать у них жизни.
Она поджала губы и по-детски обиженно бросила:
– Ты меня не позвал.
– Я не хотел тебя будить!
– А может, ты собирался уйти один? – вкрадчиво предположила Принцесса. – И надеялся, что я не замечу?
Её вопрос штырём вонзился в мою расхристанную душу. Неужели девчуля и вправду решила, что я мог бы свалить втихаря, как последняя крыса, и бросить её здесь? В прекрасной, хотя и не очень тёплой компании с трупом?
– Зайка, хватит нести хуйню, – сказал я, не скрывая досады. – И без тебя тошно. Пошли уже, у меня руки отваливаются.
Она помолчала, обдумывая заманчивое предложение, и с глубокомысленной серьёзностью спросила:
– А что будем делать с Бу?
– Расфасуем его по пакетам и бросим в пруд, – на ходу отозвался я, вспомнив наш недавний разговор.
– Никакого уважения к планете, – фыркнула Принцесса. – Зачем в пакетах-то?
– В биоразлагаемых, детка.
– Не вариант. В процессе распада образуется микропластик, который отравляет воздух и воду.
– Fort bien [29] . Пусть планета тоже сдохнет.
Меня всегда вдохновляли пессимистичные фантазии о конце света. Есть в них сладостное эгоистическое успокоение. Умрёшь не только ты, умрут вообще все, ну здорово же, если посудить. Никто не останется в одиночестве, некому будет переживать потерю.
29
Очень хорошо (фр.)
А у лифта нас встретила Нихиль. Она лежала на спине, вытянув лапы, выставив на всеобщее обозрение толстое пушистое пузо. И смотрела на мир томным похотливым взглядом порноактрисы.
– Ни стыда ни совести, – сказал я. – Ну и что с тобой делать?
– Придётся взять её с собой, – тяжко вздохнула Принцесса, стараясь изобразить неудовольствие. Но получалось плохо: кривить душой она не умела. Притворство – это штука, которой учишься всю жизнь, а девчуля, при всей её мозговитости, мало смыслила в хитросплетениях социальных игр. Интуиции недоставало. И опыта.
Я сделал умный вид и голосом строгого воспитателя заявил:
– Тебе больше всех надо – ты и тащи.
Нет, не думайте, что у меня окончательно поехала крыша. Я, конечно, разъебай, но не до такой степени, чтобы брать кошку в поход по всяким злачным местам. Условия мои были просты и однозначны: Нихиль идёт с нами только до тех пор, пока на пути не встретится какой-нибудь приют. Отдадим её в сердобольные руки волонтёров, это самый разумный вариант.
Ну да, я так и сказал: «сердобольные руки».
– Это примерно как «душевный член»? – не преминула съязвить Принцесса, толкая подъездную дверь и пропуская кошку вперёд.
– Не придирайся к словам, зануда.
Солнце на мгновение ослепило меня, яркое, золотое, по-утреннему ласковое. Оно ещё не раскалило воздух, не покрыло город коростой жары, и всё вокруг: дома, тенты придорожных кафешек, деревья – казалось прохладным, чистым и умиротворённым. Тоска моя потихоньку таяла, и сердце становилось лёгким, будто воздушный шарик.
Наверное, что-то похожее чувствует человек, когда умирает, подумал я. Но это была светлая такая, знаете, спокойная мысль. Вот Бу больше нет, и нас не будет, ну и заебись.
Оставалось только рыбкам хорошо сделать, чтобы не мучились в этой своей банке. Ха-ха, двусмысленно прозвучало, да? Но я вообще-то не имел в виду, что их надо убивать. Моё дело маленькое: брошу рыбок в воду, а там пускай сами разбираются, хотят они жить или нет.
Впрочем, что-то мне подсказывало, что у них тоже были склонности к суициду, как у хозяина. Откуда нам знать наверняка, есть ли у рыб сознание? Может, там целый мир, фантазии какие-нибудь, мечты о блестящем остром крючке и сковородке, а люди даже не в курсе. Приходят такие с удочками и не слышат криков, раздающихся в воде: «Пожалуйста, выбери меня! Сил уже нет никаких, плавники болят, жена опять беременна, говорит, у нас будут дети, а я предыдущих ещё не доел».