Сибирь 2028. Армагеддон
Шрифт:
После тяжелой, но скоротечной болезни я очнулся и подумал, что неплохо бы сделать выводы. Нельзя превращаться в тряпку. Мужчины не плачут. Только ноют, если очень больно. Я извлек фонарик, осветил пройденный путь. Глухая стена. Колодец, по которому я прополз в подземелье, в результате взрыва оказался полностью завален. Очень мило. Зато теперь меня не догонят. Если впереди такие же завалы, то будет КРАЙНЕ мило. Я осветил пространство вокруг себя. Я лежал в бетонном желобе. Над головой была кирпичная кладка, прочность которой вызывала опасения. Впрочем, высота коллектора была небольшой, и кирпич, дождавшийся хорошего человека, повлек бы лишь небольшое сотрясение мозга. В годы «самого справедливого общества», а впоследствии – недоразвитого капитализма – по этой трубе
Не впервые приходилось осваивать подземные коммуникации, но с таким дискомфортом под землей я еще не сталкивался. Коллектор постоянного диаметра перешел в иное измерение, я постоянно куда-то проваливался и сползал. Потянулись перпендикулярные ответвления, в одно из которых я рискнул заползти. Труба то сужалась, то расширялась. Судя по двум изгибам и количеству пройденного расстояния, я находился примерно под зданием ГУМа. Я опускался все ниже, что в плане безопасности, наверное, было неплохо, но… зачем мне ниже? Катакомбы под площадью Маркса были мечтой диггера, я бы ничуть не удивился, повстречавшись здесь с колонией людей. Контакты батареек отошли от клемм, я чертыхнулся, оказавшись в темноте, потряс фонарик. Заряд еще не иссяк, отстала задняя крышка. Я принялся остервенело ее закручивать – находиться в темноте было зверски неуютно. И вдруг мурашки поползли по коже, из темноты на меня кто-то пялился! Померещиться не могло – оттого и жив до сих пор, что научился прислушиваться к ощущениям! Я нащупал спусковой крючок автомата, тряхнул фонарик – и тот загорелся.
В паре метров от меня изготовилась к прыжку огромная лохматая крыса! Просто барсук какой-то! Тошнотворная, драная, с жирными боками. Вытянутый нос ходил ходуном, щерилась пасть, усыпанная мелкими зубами. Бусинки глаз источали арктический холод. Я ужаснулся – неужели бросится? Хорошо, что не стал тянуть резину, вскинул ствол. Но до выстрела не дошло, тварь была в курсе, что такое стрелковое оружие в человеческих руках! Крысы не такие уж глупые создания! Она проворно развернулась и пустилась наутек, волоча по полу два длинных голых хвоста! И здесь мутации, черт их подери! Я мог бы выстрелить, но воздержался, пальба в подземной глуши могла иметь последствия. Я шикнул ей вдогонку, швырнул огрызок кирпича. Тварь исчезла за дальним поворотом. Преследовать ее я не стал, свернул раньше и вскоре оказался на какой-то аварийной винтовой лестнице. Она и привела меня в замшелую бойлерную. Это было довольно вытянутое помещение с обвалившимися стенами и оторвавшимися трубами, унизанными чугунными вентилями. И самое занятное, что здесь жили люди…
В убежище было довольно тепло. И людно. Имелось подобие печки (очевидно, дым какими-то зигзагами выводился наружу). Вдоль стен в ворохе мешковин лежали и сидели люди. Когда я появился, весь такой в ореоле электрического света, некоторые из них зашевелились, стали приподниматься, глухо заворчали. Я тоже немного оробел. Их лиц я практически не видел, да и нечего там было рассматривать. Я выключил фонарик, чтобы они не нервничали, прошептал самым добрым голосом:
– Люди, пожалуйста, я не сделаю вам ничего плохого, я такой же, как вы. За мной гнались, я заблудился…
От поезда отстал… Бурного ажиотажа мое появление не вызвало. Тела под грудами зловонного рубища повозились и успокоились. Здесь царили апатия, подавленность и полное равнодушие к своей судьбе. Это были какие-то переселенцы – трудно представить, что они прожили в бойлерной двенадцать лет! По-хорошему, я должен был развернуться и уйти, продолжать свой скорбный путь, но что-то меня остановило. Поколебавшись, я логично предположил, что с обратной стороны каменного мешка должен иметься выход на улицу (ведь не замурованные они тут сидят?), и стал деликатно протискиваться между телами. Это было неприятно. Из-под мешковин выбирались землистые лица с ввалившимися носами и истонченной кожей, провожали меня глазами. Кто-то храпел, кто-то жалобно охал.
– Мужчина, угостите даму обедом… –
– Простите, граждане, – бормотал я, пятясь дальше, – но больше нет, неурожай, знаете ли… – горели уши, но, видит Бог, еды оставалось с гулькин нос, я сам не знал, где ее добывать.
Я уходил все дальше, прошел мимо печи, где концентрация населения была наибольшей. У многих людей не было сил что-то говорить, просить. Они смотрели на меня с полной отрешенностью, и я уверен, выхвати я автомат и начни поливать их огнем, они бы даже не шевельнулись.
– Ты откуда, парень? – пробормотал мужчина, сидящий в одиночестве у стены. Он не подстригался лет десять, закручивал волосы и притягивал их к голове резинкой. На плечи у него был наброшен рваный и выцветший тулуп Деда Мороза (нашел же где-то). Нога, похоже, была сломана – охая от боли, он пытался вытащить ее из-под себя. Я пришел на помощь, приподнял его под мышки – ей-богу, его тулуп весил больше, чем он сам! Он пристроил свою конечность, поблагодарил. Я кратко поведал, кто я и откуда.
– Я слышал, в городе Оби нормальная жизнь… – с усилием выдавил «Дед Мороз». – Но нам туда уже никак не добраться… Уж мне-то точно… Посижу еще тут немного – да, наверное, и хватит… Вон уже скольких пережил…
– Давно вы тут живете? – поинтересовался я, покосившись на стену у мужика за спиной, испещренную вертикальными отметками.
– Два месяца… – Он надрывно закашлялся, а я невольно отпрянул, вспомнив о таблетках, которые давно не принимал. – Или около того, эти дни уже учету не поддаются, но можешь посчитать по зарубкам… Мы жили на Планировочной, у Оби, сразу за Горским массивом… Там уцелело большое гаражное хозяйство, оно почти не пострадало. Мы нормально себя там чувствовали, держали оборону, ставили сети на реке… не поверишь, парень, но в Оби еще осталось немного рыбы… а отдельная так мутировала, что даже сети эти монстры рвали… Но все хорошее кончается, ты сам об этом знаешь… Это были не каннибалы – и то хоть хорошо. Прорвали заграждение, ворвались ночью на грузовиках, веселые такие, пьяные, с нацистской символикой. Заявили, что это «рыбное место» отныне их, всех поселенцев они, так и быть, отпускают, а если есть желающие сопротивляться, то милости просим к стенке… Нам даже вещи не дали собрать, просто выгнали… Кто-то добрел до площади Маркса, здесь не такой уж дальний свет, нашли этот уголок обетованный… В городе практически не осталось еды, кроме крыс, их приходится варить часа по три, чтобы добиться хоть чего-то съедобного…
– А еще в этом районе люди есть? – поинтересовался я.
– Да сколько угодно, – ответствовал мужчина. – Ты не поверишь, но люди есть везде – даже там, где их по определению быть не может… На этой площади их не меньше трехсот – и здесь под ГУМом, и под недостроенным концертным залом, и под «Версалем». Многие зарылись так глубоко, что до них ни людоеды, ни зараженные не доберутся. Кое у кого есть оружие, они еще могут защищаться, здесь можно найти воду, дрова на растопку… Вот только людоеды частенько лютуют, устраивают облавы на тех, кто ходит верхом, чтобы добыть еды… Глубоко под землю они спускаться не любят…
Мужчина оказался говорливым, он мог болтать часами, вспомнил, как трудился мастером на заводе «ЭЛСИБ», как за месяц до землетрясения купил себе приличную «Хонду» с левым рулем – она и провалилась вместе с дачей, огородом и семьей, которая дожидалась его в машине, пока он бегал к соседке отдавать ключи. Так обидно, соседка заговорила зубы, лучше бы он провалился вместе со своей женой и восьмилетними близняшками… Он продолжал еще что-то бормотать, а я уже уходил – не был я охотником выслушивать истории про жизнь.