Сибирь в сердце японца
Шрифт:
О чем же думал в тот роковой момент Танно? Наверное, он мечтал вновь увидеть родные моря и горы, Японию, в которой ждала его семья. Но вместо этого, доверившись Намикава и Миано, он получил от них неожиданный удар сзади. Они разрубили его голову, как дрова. Я поражаюсь этому. Ведь если бы Намикава и Миано остались в живых, они не могли быть уверены друг в друге. Рано или поздно один из них убил бы своего попутчика. В тот момент я думал, что человеческая сущность — это непонятные и непроходимые дебри. Неужели человек может так поступить? У него на плечах есть голова, для чего же она ему дана? Для того, чтобы жить или для того, чтобы использовать своих однополчан в качестве живых консервов? Ведь план убийства зреет тоже в голове. Иногда говорят, что человек находится между Богом и животным. Но разве животное может быть таким жестоким, как человек? Так, может быть, человек хуже зверя? В таком случае животное действительно заслуживает большего сочувствия. Что же такое для человека жизнь? Разве может человек жить, пожирая себе подобных? Бывает, конечно, что люди уничтожают друг друга на войне. Случается, что жизнь убивают еще в утробе. Но ни с чем по жестокости нельзя сравнить людоедство. Мне вдруг вспомнились слова знаменитого русского
Мальчик жука умертвил,
Узнать его он хотел.
Мальчик птичку убил,
Чтобы ее рассмотреть.
Мальчик зверя убил,
Только для знанья.
Мальчик спросил: может ли
он для добра и знанья
убить человека?
Если ты умертвил жука, птицу и зверя,
почему бы тебе людей
не убить?[23]
Интересно, во имя чего же Намикава и Миано убили и съели Танно? Хочется думать, что среди множества людей Намикава и Миано были ужасными исключениями. Ведь в лагере было 200 с лишним человек, и никто больше до такого не додумался. И то, что совершили эти двое, никому не было понятно. Среди военнопленных встречались и такие, кто ради других мог принести себя в жертву. Даже страшно подумать, что Намикава и Миано так долго уговаривали Танно лишь затем, чтобы убить и съесть его. Хочется громко кричать об этом на весь мир. Пусть меня лучше убьют на этом месте, чем я сам пойду на убийство! И пусть никогда не повторится такое! Это ужасное событие! Когда я думаю об этих убийцах, мне просто не хочется быть человеком. И тем не менее, я все-таки живу. Как хочется выкинуть из памяти все, что связано с этим событием, но воспоминания вновь и вновь возвращаются ко мне. До сих пор перед глазами возникают три трупа на тенте под соснами, грустные глаза моих однополчан, взиравших на эту картину. Я думаю, что все мы испытывали тогда одинаковые чувства. Случай, о котором я рассказал, поражает своей жестокостью. И от этого наш мир кажется очень неуютным. Из моей памяти никогда не исчезнет это печальное событие. Но все же, размышляя о нем, следует помнить, что добрых людей на свете больше, чем злых.
* * *
В 1947 году я встретился с майором Яниным, который являлся начальником одного из отделов Управления строительством БАМа. Он был офицером, сапером, был в плену, после войны был освобожден и послан на строительство БАМа. В то время в Сибири было много офицеров с аналогичной судьбой, и мы общались с ними. Как-то в начале мая во второй половине дня майор Янин появился у нас с динамитом и детонаторами. Он хотел добыть рыбу в каком-нибудь из многочисленных окрестных озер. Начальник лагеря Постников, зная, что я тоже сапер, попросил помочь Янину. В то время я весьма неплохо умел обращаться со взрывчаткой. Я досконально изучил эту науку в школе саперов. Несмотря на то что стояла середина мая, северный день был длинным и в 7 часов вечера еще было светло. Мы обошли несколько небольших озер, но никак не могли поймать ни одной щуки, за которой мы, собственно говоря, и охотились. Возможно, не хватало взрывной силы зарядов — наверх всплывали, сверкая белым брюхом, лишь караси. Стало темнеть, и мы решили вернуться назад. До лагеря было подать рукой. Нам предстояло переплыть на лодке реку Вихоревку, приток Ангары. В то время активно таял снег, и вода неслась бешеным потоком. Плавсредством нам служила самодельная лодка из сосновых досок. Сделал ее японский солдат, плотник, но не специалист по строительству лодок, поэтому полагаться на безопасность этого судна не следовало, но мы все же рискнули. Едва лодка отошла от берега, она перевернулась, и мы очутились в холодной, как лед, воде. Вначале я так испугался, что нахлебался воды. Я умел плавать и, помогая себе ивовой веткой, смог добраться до ближнего берега — противоположного тому, на котором стоял лагерь. Янин же совсем не умел плавать и вцепился в перевернутую лодку, которую уносило течением в надвигавшуюся темноту. Он стал кричать: «Спасите! Помогите!» Эти крики услышали охранники в лагере и выстрелом вверх дали знать о случившейся беде. Подоспевшие на помощь люди выловили Янина ниже по течению, на повороте реки.
В бараке.
Я, продрогший до мозга костей, оказался один на противоположном от лагеря берегу. От холода я даже потерял сознание. Спасли меня конвоиры. Чтобы привести меня в сознание, они дергали меня за волосы и били по щекам. В конце концов на той же лодке они переправили меня в лагерь.
Товарищи, поджидая меня, не гасили печь. Я переоделся, и поскольку у меня зуб на зуб не попадал, был готов обнять эту печь. В течение получаса я никак не мог избавиться от дрожи. Выручил десятник, лейтенант Л у панд ин, который принес мне прикрытый сверху листом бумаги стакан водки. «Выпей это залпом, — сказал он, — иначе заработаешь воспаление легких». Я сделал так, как он сказал, и неожиданно почувствовал, что у меня в животе разгорается пожар. Дрожь мою как рукой сняло.
Когда на следующее утро я встретился с Яниным, он с усталым видом сказал мне: «За четыре года войны с Германией я не оказывался в таком ужасном положении. А тут как будто поседел».
* * *
С наступлением весны в Сибири на деревьях, которые называются черемухой, начинают цвести замечательные белые цветы. И стоит мне, путешествуя по Сибири, увидеть цветы черемухи, я сразу вспоминаю Нину, которую когда-то здесь встретил.
Дело
Среди некоторых советских офицеров начали поговаривать о том, что наши отношения с Ниной перешли определенную черту. Вскоре в связи с переводом японских солдат из лагеря № 28, мне пришлось расстаться с Ниной. Однако нам посчастливилось увидеться еще раз в лагере Тайшета. В тот день также прекрасно цвела черемуха. Нина пригласила меня на борщ. В то время Нина уже жила в отдельном доме. У них был маленький медвежонок, которого держали в клетке. Когда я пришел к ним, медвежонок сломал клетку и выбежал на волю. Пыхтя, он бежал, распугивая лошадей.
С тех пор прошло немало лет, но всегда, когда я, путешествуя по Сибири, вижу цветущую черемуху, или же, когда в Японии цветут цветы сакуры и душистой дахны, я всегда вспоминаю Нину. Интересно, что она сейчас делает?
* * *
Дело было в конце февраля 1947 года. Советский Союз все еще не оправился от последствий войны. Хлеб, зерно, мясо и другие продукты распределялись по карточкам. В стране должна была проводиться денежная реформа. В обращении находилось очень много денег, но что-нибудь купить на них было нелегко. Процветали черный рынок, взяточничество. Одной из целей денежной реформы была ликвидация денег, накопленных на черном рынке. Скажем, хлеб, который официально стоил 5 рублей, на рынке продавали за 30 рублей. Все было дорого. Когда советские рабочие узнавали о том, сколько получают японские военнопленные для пропитания, они с завистью говорили: «О, у вас положение лучше, чем у нас!» На посты, связанные с распределением продуктов, назначали, как правило, честных людей. Мы их тоже тщательно проверяли по накладным и по остаткам продуктов. Заведующей магазином в нашем лагере была в то время тридцатилетняя женщина по имени Полина. В понимании японцев такой магазин — это государственное торговое заведение, где продаются различные товары повседневного спроса. Магазин при лагере был распределительным пунктом для снабжения советских людей, работавших в лагере.
Полина была вдовой с двумя маленькими мальчиками пяти и четырех лет. Высокая, довольно крепкая, румяная, она производила впечатление крупной женщины. В больших глазах ее, однако, таилась грусть, что придавало ей какое-то очарование. Полина выглядела замкнутым человеком, но за ее необщительностью скрывались присущие русским женщинам доброта и чуткость.
В феврале в Сибири всегда холодно. Даже в конце месяца по утрам бывало минус 30°, что впрочем не мешало выгонять нас как можно раньше на работу. По мнению начальства, по скованной морозом земле легче двигаются машины.
Как-то вечером Полина уехала на грузовике в Братск, чтобы привезти мяса для работающих в лагере.
Когда она спозаранку вернулась, на улице еще было темно. Зимой здесь рассвет наступал медленно. И даже когда начинало светать, в воздухе долгое время висела дымка, задерживавшая приход утра.
Полина, стоя около весов, взвешивала полученное мясо и расписывалась в накладной. Потом, уже в кладовой, она еще раз пересчитала количество туш. Обычно с грузовика мясо сгружали четыре конвоира и за ними следил лейтенант Гипшер, он отвечал за довольствие для японских военнопленных. После завтрака Полина еще раз начала сверять списки с наличными продуктами и обнаружила недостачу — не хватало одной тушки барана. Расстроенная Полина решила сообщить о пропаже начальнику лагеря. «Товарищ Постников, — сказала она, — в Братске, получая продукты, я хорошо проверила их количество. Теперь же, не хватает одного барана. Ведь было десять штук, и я никак не могла ошибиться. Что мне делать, ведь это просто ужасно!» Начальник лагеря, выбритый до синевы, сказал: «Просто удивительно, кто же присутствовал, когда мясо снимали с грузовика?» — «Было четыре конвоира, начальник снабжения японских военнопленных Гипшер и я.» — «А вы поискали поблизости, может упало в снег?» — «Конечно же, мы все обыскали. Я чувствую, что кто-то украл это мясо». Полина сказала то, что думала.