Сибирь в сердце японца
Шрифт:
Она говорила очень искренне и не оставалось ничего другого, как поверить ей. Тут начальник спросил: «А не было поблизости японских военнопленных?» Услышав это, Полина сникла, ей были неприятны эти разговоры. «Почему здесь должны быть японские военнопленные? Я ведь сказала, кто здесь был», — Полина неплохо относилась к японцам и не любила начальника лагеря. Но поскольку Полина находилась в его подчинении, ей не оставалось ничего другого, как сказать: «Товарищ начальник, у меня есть идея. Вы знаете пса Абрека, принадлежащего лейтенанту Лупандину? Как вы смотрите на то, если мы используем собаку в поисках мяса?» «Это хорошая мысль. Давайте попросим товарища Лупандина. Скажите, что я на это тоже согласен», — ответил он.
Лейтенант Лупандин жил вместе с женой в одной из комнат дома, стоявшего между хлебозаводом и магазином. Он любил животных, и у него был охотничий пес Абрек. Для хозяина самой большой радостью было ходить с ним на охоту. По тогдашним ценам
Лупандин знал много пословиц, анекдотов и шуток, любил песни и часто их напевал. Я до сих пор помню некоторые услышанные от него анекдоты. Благодаря Лупандину мои знания русского языка значительно расширились. Я хорошо помню, например, как он мне разъяснил, что такое бабье лето. Лупандин был хорошим человеком. К нам, военнопленным, он относился доброжелательно. В присутствии начальства Лупандин делал вид, будто держал нас в строгости. Когда же свидетелей не было, он был достаточно мягким, и никогда не выгонял нас на работу, если мы не могли идти. Лупандин прошел немецкий плен и частенько, не вдаваясь в подробности, говаривал: «Ваша жизнь в плену не идет ни в какое сравнение с тем, как жили мы в Германии».
Лейтенант был блондин, высокого роста, с веснушчатым лицом и широковатым носом. Уголки его глаз были несколько опущены. Несмотря на свои 33 года, он, очевидно, из-за долгой жизни в плену, выглядел значительно старше. У Лупандина была любимая жена, полька. Я несколько раз бывал у них в гостях. Перед обедом и ужином они обязательно целовались. Однажды он мне сказал, что польские женщины замечательные жены, они лиричные, словно музыка Шопена, и очень ласковые.
Когда Лупандину сказали, что хотят привлечь на поиски Абрека, он воспротивился. Лупандин сознавал, что пес может за это поплатиться. Однако начальник лагеря и Полина настаивали, и лейтенант согласился, но при условии, что в поиске барана будет участвовать чекист Евдокимов.
Абрек ночью, как правило, спал в квартире, а днем — в своей конуре. Это была очень умная и красивая собака. Мне кажется, что у животных красота и ум сопутствуют друг другу. Лупандин взял Абрека, довел его до места пропажи и на глазах Евдокимова и начальника лагеря спустил с поводка, сказав: «Давай немножко поработаем. Я тебя прошу. Бедная тетя Полина оказалась в тяжелом положении». Абрек весело повилял хвостом, как бы убеждая хозяина, что он все понял. Затем Лупандин дал понюхать собаке баранину и пошел за ней. За ним последовали Евдокимов, начальник лагеря, Полина и я. В тот день мы должны были встретиться с Лупандиным, чтобы согласовать некоторые вопросы по работе, поэтому я и оказался у него дома. Абрек быстро пошел в лес, понюхал деревья, но почему-то его, словно магнитом, тянуло в сторону казармы конвоиров. Абрек вел себя очень активно, словно заранее знал, где находится мясо, и это встревожило Лупандина: «Абрек, куда же ты идешь?» Пес, словно получив одобрение, решительно повернул ко входу в казарму конвоиров. Лупандин сказал: «Не знаю почему, но Абрек хочет войти в эту казарму. Так что вам придется нас туда пустить». «Хорошо, немного подождите, я сейчас пойду к командиру конвоя и поговорю с ним», — ответил Евдокимов. С этими словами он вошел в казарму.
Дело в том, что жилище конвоиров было неприкосновенным, и кроме Евдокимова, который являлся непосредственным начальником конвоиров, а в данном случае выполнял роль следователя, никто не имел права входить туда для обыска. Несколько минут спустя Евдокимов вышел. «Так уж и быть, заходите, но только Лупандин и Като», — сказал он. Абрек сразу забежал в помещение. Солдаты зашумели: «Что такое, что за безобразие! Это вам что, конура собачья? Не наглейте, из этого ничего хорошего не выйдет!» Один солдат, чистивший карабин, наставил дуло на собаку, пытаясь ее испугать. Со всех сторон неслись крики и свист. Молодой командир крикнул: «Тише!» Солдаты на миг замолчали, не отводя глаз от собаки. Они были приучены подчиняться только своему непосредственному начальнику. Даже если рядом находился более старший по званию офицер, они его не слушали. Однажды в Братске по дороге, где работали пленные, должен был проехать генерал из строительного управления. Но охранявший нас конвоир не получал приказа от своего непосредственного начальника и не пропускал генерала. Последний стал спорить, но тогда конвоир наставил на него свой автомат. Машину пришлось повернуть назад.
Что же представляла собой эта казарма конвоиров? В одной большой комнате с правой стороны у входа в пирамиде стояло оружие. Дальше шел как бы коридор, по обеим сторонам которого были расставлены аккуратно застеленные одеялами железные кровати. В углу находилось три больших стола да две полки передвижной библиотеки. На стене висел плакат со словами Сталина: «Мы готовы отдать последнюю каплю крови за советское социалистическое государство». Абрек бросился к стоявшей в левом углу кровати, и посмотрев на хозяина, стал скрести под ней передними лапами пол. Евдокимов нагнулся и посмотрел на указанное Абреком место. Под кроватью находился погреб. Откинув его крышку, Евдокимов обнаружил там тушу барана. Солдаты, испугавшись, стали смотреть друг на друга. Командир конвоя, лицо которого обычно ничего не выражало, на какое-то мгновение покраснел, но очень быстро взял себя в руки. «Я потом проведу расследование и разберусь. Пока все покиньте помещение», — сказал он. Евдокимов вышел и отдал барана Полине со словами: «В следующий раз смотрите за мясом как следует, наблюдайте, когда будут сгружать продукты с грузовика».
Казалось, что инцидент исчерпан. Однако конвоиры решили расправиться с Абреком. Примерно через неделю после того события, ранним утром с одной из четырех вышек внезапно раздалось пять выстрелов. У меня мелькнула мысль, что кто-то, наверное, подошел слишком близко к проволоке, окружавшей лагерь. Выбежав на улицу, я увидел между рядами колючей проволоки в луже крови чье-то тело. Присмотревшись, я понял, что это собака, и подумал: «Не иначе, как Абрек!» Как мне его стало жалко!
С внешней стороны ограждения появился Лупандин. Он тоже выбежал на выстрелы и, увидев тело своей любимой собаки, закричал: «Абрек, Абрек, иди сюда!» Однако пес не двигался. Лупандин попытался пройти между рядами проволоки, но тут его резко окрикнул командир с вышки: «Нельзя! Не разрешается входить, пока не придет командир наряда». Лупандин заплакал и закричал: «Абрек! Абрека убили! Что он вам сделал?! Если вы убили Абрека за то, что он гулял тут, то почему же не убиваете кошек, которые бегают тут постоянно?»
Прибежал командир конвоя вместе с двумя солдатами. Он был хмур. Хорошенько осмотрев Абрека, он тихо сказал: «Неужели это собака? Она такая большая, что ничего не стоит перепутать ее с человеком». Встретившись с застывшим взглядом Лупандина, он холодно скомандовал своим подчиненным: «Вынести!» Пули в двух местах пробили живот Абрека, а одна попала в голову. Смерть наступила мгновенно. Лупандин молча обнял мертвое тело Абрека и отнес в свой дом. Вышла жена Лупандина Даша и, увидев мертвое тело Абрека, громко заплакала. Расправа с Абреком потрясла и нас, пленных. Эта собака служила для нас большим утешением.
* * *
Наш лагерь № 202 находился в местечке Эхиркан, приблизительно в 100 километрах от станции Кульдур[24]. Когда начались работы по прокладке здесь железной дороги, мне не известно. Знаю только, что одновременно строилась автомобильная дорога, по которой на машинах доставляли грузы на станцию Эхиркан. Людей туда стали завозить в 1946 году.
Помню, это было в самом начале года. Я работал в санчасти и после обеда прилег отдохнуть. Неожиданно пришел пленный японский солдат и сказал мне: «Господин военврач! Вас вызывает дежурный офицер». В тот момент я как-то не задумался, зачем меня могут вызвать, и пошел к дежурному офицеру. В дежурной комнате я увидел, кроме уже знакомого мне лейтенанта средних лет, молодого парня, который, завидев меня, начал что-то быстро и громко говорить. Я, естественно, ничего не понимал. Лейтенант, видя мое недоумение, попросил внимательно выслушать парня: у него что-то случилось. Сначала мне показалось, что незнакомец рассказывает о своей болезни, но постепенно понял: болен не он. «Где болит? Голова, температура?» — спросил я. «Нет, нет», — ответил он, и стал показывать жестами, которые тоже не помогали. Тогда парень, сцепив обе руки и вытянув их перед собой, стал изображать, как уменьшается живот. Я спросил, о ком он говорит. Как выяснилось, речь шла о его жене, которая рожала. Но тут молодой человек окончательно меня запутал, показывая два пальца и загибая один из них. Я подумал: один ребенок уже родился, а второй еще нет. В конце концов до меня дошло, что женщина уже родила, но находится в тяжелом состоянии. По словам лейтенанта, роды принимала медсестра, но сейчас она ничего не может сделать и послала за врачом в ближайший поселок, расположенный в 90 километрах. Однако он может не приехать.
Когда я все понял, то мне стало неловко. Дело было в том, что в мединституте я проучился четыре года, но в связи с войной был призван в армию. Кроме того, у меня почти не было практики, хотя я относился к учебе серьезно. К тому же, при родах я присутствовал только два раза. Тогда я думал, что попаду в армию и знания о родах и женских болезнях мне никогда не понадобятся.
На вопрос лейтенанта, можно ли здесь помочь, я ответил утвердительно. Ноги мои сделались ватными, но выбора не было: нужно был идти спасать роженицу. В нашем лазарете кроме меня было еще три санинструктора — Васино, Кумогами, Огино. Видя мою растерянность, Огино сказал с улыбкой: «Не беспокойтесь, господин военврач!». «То есть как?» — спросил я. Огино, хотя и значился в лагере санинструктором, по профессии был глазным врачом. Он пояснил, что будучи студентом жил на квартире у врача-гинеколога и часто помогал ему в работе, а иногда и работал вместо него.