Сибирь в сердце японца
Шрифт:
Врачи мучились над диагнозом, потом заговорили о том, что это похоже на отравление. При осмотре его вещей в кармане нашли небольшой, размером с большой палец, белый корень, по виду напоминавший аралию. Аралия первой появляется на склонах берегов Вихоревки после таяния снега. Военные врачи сразу обратили внимание на этот корешок. Советский врач сказал, что это, возможно, корень самого ядовитого растения, которое с давних пор хорошо известно местным жителям. Если его съест человек со слабым здоровьем, он может умереть.
Приступ длился у Нохары целые сутки. Большие опасения вызывало его сердце и ему несколько раз впрыскивали камфору. Возле Нохары все время находился японский врач Оно. Он очень внимательно относился к больному, не отходил от него всю ночь, вытирал рот, делал уколы и даже выносил мочу.
Жизнь в лагере во многом определялась его администрацией. Но надо сказать, что жизнь военнопленных во многом зависела и от того, как вели себя японские бригадиры, военные врачи,
Японский военный врач Оно был хорошим человеком. После случая с Нохара он стал пользоваться уважением и у японцев, и у русских. Нохара же через сутки болезни совершенно изменился, его нельзя было узнать. Он постарел на 10 лет, лицо его стало землистым, речь замедленная. Я сказал Нохара: «Давай-ка, бодрись. Мы видели, как было тяжело тебе вчера вечером, но сейчас-то уже все в порядке»» Нохара ответил: «Военные врачи сказали мне, что вчера я был в совершенно бессознательном состоянии — ничего не помню. Мне казалось, что я вижу какой-то длинный сон. Сейчас у меня нет сил, я очень ослаб, руки и ноги совсем не действуют». На следующее утро, поскольку состояние больного не улучшилось, было решено отвезти его на телеге в Братскую больницу. С тех пор никаких известий о Нохара Кокичи не было. Я спрашивал несколько раз о нем у разных людей, но ничего узнать мне не удалось. Помню, позже прошел слух о том, что Нохара умер в больнице в Братске.
Из последних сил.
После этого были и другие случаи отравления ядовитыми растениями. Так семь или восемь человек в поле наелись ядовитой травы и заболели, но таких тяжелых последствий, как у Нохара, это не вызывало. По словам местных жителей, эту траву не едят даже лошади и овцы. Кто-то из японцев слышал, что она называется диаборской петрушкой, и животные отличают ее от других трав и никогда не трогают. Человек не обладает способностью так тонко чувствовать опасность, зато у него есть качества, которых нет у животных. И из-за них человек может представлять опасность для окружающих.
Когда я вернулся в Японию и стал интересоваться всем, что касалось Сибири, мне удалось обнаружить очень интересные материалы о ядовитых травах края. В нижнем течении Ангары есть несколько порогов: Похмельный, Пьяный и Падун. Существует предположение, что название порога «Пьяный» имеет отношение к тому, что в ближайших горах есть ядовитые травы, которые если съешь, то опьянеешь. В 1675 году направлявшийся в составе русской миссии в Китай Николай Спафарий об этих травах писал: «Название порога реки Пьяный происходит от названия ядовитой травы, которая растет в близлежащих горах. Если съешь этой травы один золотник или полтора золотника, то целые сутки будешь пьян». А если съесть больше одного золотника, который равен 4,2 грамма, то можете представить, к каким тяжелым последствиям это может привести.
* * *
После отправки Нохара Кокичи в Братск наша жизнь потекла в привычном русле. Иногда выдавались хорошие деньки, солнце ярко светило, и на противоположной стороне реки виднелись прекрасные цветущие поля. Я часто бродил по тайге и однажды на хорошо проветриваемом склоне увидел пионы. Некоторые одиноко растущие цветы выглядели скучными. Глядя на них, я думал, что эти цветы растут, наверное, не для того, чтобы радовать людей, и от этого становилось грустно.
Вскоре после переселения в лагерь № 28 был проведен первый медицинский осмотр. По результатам осмотра военные по состоянию здоровья были разделены на четыре класса. Причисленные к первому и второму классам направлялись на основные работы, к третьему — на легкие, а к четвертому — занимались стиркой, глажением, дезинфекцией, помогали на кухне, топили печи и т. д. Ответственным за медицинский осмотр в лагере от администрации был военврач. Так, в лагере № 28 военврачом в то время был капитан Новиков. Каждый пленный, проходивший осмотр, должен был указать свой класс, полученный на предыдущем осмотре. Разумеется, тут же сидел человек, который знал осматриваемого, имелись и соответствующие записи в тетради. Пленный раздевался и врач начинал осматривать верхнюю часть туловища. Затем он начинал щипать грудь и смотреть, сколько мяса на теле пленного и как оно блестит. После этого он разворачивал пациента и смотрел, много ли мяса в нижней части туловища. В этот момент врач старался ухватить нижнюю часть туловища руками и потянуть. Были те, у кого зад был округлым, упругим. Эти шли по первому классу. А если человек был ослаблен, то его зад был как опустившийся надувной шар. Вот так лагерные врачи без всяких приборов, только прощупав мясо на теле военнопленного, определяли его здоровье.
Медосмотр.
Медицинский осмотр проходил, как правило, раз в месяц. У одних людей класс изменялся, у других он оставался постоянным: второй, так второй, четвертый, так четвертый. Весной 1946 года после медосмотра произошли большие передвижки. По результатам осмотра водовозом был назначен сорокалетний Танно Гоичи. Я его совсем не знал, но помню, что как-то раз помог ему привезти воды. Это был очень скромный, тихий человек небольшого роста с редкой бородкой. Говорят, что до призыва он был художником. Теперь же ему приходилось возить на телеге из реки воду для всех заключенных и администрации. Лупандин, будучи человеком веселым, научил Танно популярной песне: «Почему я водовоз? Удивительный вопрос. Да потому, что без воды и не туды, и не сюды».
За водой.
В то время у нас не было никакой уверенности, что мы сможем когда-нибудь покинуть Сибирь. Через несколько дней, после того, как Танно приступил в работе водовоза, я, стоя у стены уборной, услышал разговор, который не должен был слышать. Трое пленных, в том числе Танно, тихо шептались. Один из них сказал: «Говорят, что нас, наверное, не отпустят и мы будем работать здесь до самой смерти. Судя по отношению японцев к китайским рабочим в Манчьжурии, нас оставят здесь навсегда. Ведь тех китайцев, которые имели отношение к работам на границе СССР, убили, чтобы сохранить тайну. А разговоры о том, что к весне мы сможем уехать из Сибири, — это все чепуха. Хотя бы один из нас уехал из Сибири? Я с самого начала знал, что этого никогда не будет». Другой пленный в основном молчал, но судя по отдельным репликам, именно он был руководителем. И через некоторое время «молчун» подвел итог: «Я думаю, нам нужно бежать. Может, все-таки рискнуть? Я немного знаю китайский язык. Если мы пойдем на юг, то можем выйти к Маньчжурии. Если же мы выйдем к Амуру, то и тут нет проблем, мы попросим китайцев перевезти нас на лодке, а там уже будет полный порядок». И тут, похоже, Танно сказал: «Ну хорошо, а как насчет питания? Пока мы дойдем до Китая, то умрем с голоду». Ему ответили: «Нет, я уже очень много об этом думал. Если мы сделаем крючки, то сможем ловить рыбу в реках или болотах. Сибирская рыба по сравнению с японской не такая хитрая, ее можно наловить сколько угодно. Нам следует держаться как можно ближе к реке. Кроме того, можно найти много различных корней, сосновые шишки, дикий лук, аралию, горный лопух и тому подобное. Этим вполне можно питаться. Если же мы окажемся там, где нет воды, то можно пить березовый сок. Что касается огня, то на первое время у меня есть коробок спичек, подготовлен и кремень». Очевидно, тот, кому принадлежали эти слова, все хорошо продумал. Однако Танно наотрез отказался бежать. Он сказал о своей неуверенности в успехе операции. «Лучше этого не делать, давайте будем держаться вместе со всеми», — сказал он.
Тут кто-то подошел к уборной, и заговорщики быстро разошлись. Нечаянно услышанный разговор заставил меня задуматься. Мужчина, которого я принял за руководителя, явно чего-то не договаривал. И от этого было не по себе. Танно своим отказом укрепил мою уверенность в ненужности этой затеи. В то время многие подумывали о побеге, но я никогда не слышал, чтобы кто-то убежал и это хорошо кончилось. Беглецов ловили и иногда расстреливали. Таких примеров было сколько угодно.
Запомнилась процедура ежедневного обыска в лагере. Нас выстраивали в пять рядов, и каждый стелил перед собой одеяло, на котором раскладывал все свои личные вещи. Затем подходил офицер и строго смотрел, нет ли среди имущества военнопленного ножа, лезвия, лекарств, магнита, карты. Считалось, что эти вещи необходимы в случае побега. Как правило, на одеяло выкладывали пальто, перчатки, головные уборы, белье. Все было очень грязное. Комплект одежды каждого человека был зарегистрирован у советского офицера, который отвечал за имущество военнопленных. Если среди этих жалких пожитков, находили недозволенные предметы, их отбирали. Перед офицером приходилось отвечать, когда из имущества что-то пропадало. Кроме одежды военнопленным разрешалось иметь мешки, пустые консервные банки, деревянные ложки и кое-что еще. Консервные банки следовало заделывать так, чтобы о них нельзя было порезаться. У некоторых военнопленных было по 3, а то и по 10 таких банок для табака, сахара, соли. Хлеб и фотографии хранили в сделанных своими руками специальных мешках.