Сибирь в сердце японца
Шрифт:
Люди часто погибают от случайных пуль. Невозможно без боли смотреть на родителей, потерявших ребенка, слышать крик жены, потерявшей мужа, плач ребенка, ищущего отца. Повсюду много беженцев, эти несчастные, мыкающие горе беженцы представляют собой невообразимо жалкое зрелище… Проснувшись в 8 часов вечера, я случайно взглянул в окно и увидел ярко-красное небо. «Пожар!» — испугался я. Выскочив через заднее крыльцо и прячась за сараем, я увидел в районе Большой улицы в трех местах поднимающиеся высоко в небо столбы огня. Огонь быстро распространялся во все стороны и, казалось, что еще чуть-чуть и все превратится в ад. В шесть часов утра огонь постепенно утих, но бой не стихал ни на минуту и продолжался еще пять дней. Пожар вспыхнул опять и продолжался до 29 декабря. Сгорело более 50 домов…»
Семья Косандзи, проживавшая
… Большая часть красноармейцев уехала опять в Красноярск, кадеты же были вымотаны морально и физически этими боями. После объявления о перемирии напряжение внезапно спало, люди начали расходиться по домам. Через четыре-пять дней силы кадетов стали истощаться, что имело печальные последствия для белых: они не смогли возобновить бои, и красные без кровопролития заняли город. Никитин в отчаянии бежал в Харбин.
Видя такое положение, состоятельные иркутяне потянулись в Шанхай, Дайлянь и т. п. Очень многие по дороге были арестованы и бесследно исчезли. Считалось, что для тех, кто решил эмигрировать, желательно иметь справку от консула, поэтому в мой дом ежедневно ломились несколько десятков человек. Все они упрашивали меня выдать бумаги для того, чтобы можно было поехать в Японию».
В полночь 17 апреля 1918 года Юноками был арестован за антиреволюционную деятельность. Он сидел в тюрьме в пригороде Иркутска. Здесь его допрашивал представитель реввоенсовета Я. Д. Янсон. Он писал: «Я запомнил Янсона как доброго человека. Видно было, что он порядочный человек и не хочет вершить суд над иностранцем, живущим не по здешним законам». В то время Юноками действительно активно занимался контрреволюционной деятельностью. Читая о Янсоне, я невольно вспомнил о другом революционере — Мухине, которому давал высокую оценку Исимицу Синзей, прибывший в Благовещенск во время интервенции со специальным заданием. Мне кажется, что русская революция победила благодаря именно таким людям с развитым чувством долга.
В конце июня Юноками перевели в Читинскую тюрьму, из которой его освободили в августе белые. Юноками поспешил на свою «бедную вторую родину», в Иркутск. Там оставалось 30 человек японцев. «Товаров не хватало. Цены росли день ото дня. Жизнь горожан становилась все тяжелее и тяжелее».
2 августа Япония объявила о вторжении в Сибирь, и японская армия начала продвигаться в глубь материка, оставляя гарнизоны на каждой железнодорожной станции. Юноками уехал в Японию, но был мобилизован и в звании подполковника служил в подразделении особого назначения в Чите, Хабаровске и Благовещенске. Вместе с отрядами Семенова он много раз участвовал в боях с Красной Армией и в конце концов пришел к следующему выводу: «Красная Армия от командиров самых высоких рангов до самого рядового бойца — вся пронизана сознанием необходимости революции. Испытанные офицеры, которые уверенно вели в бой обстрелянных солдат, не смогли противостоять силе духа Красной Армии. Я, японец, подходя к оценке России с японской меркой, сильно ошибался».
Вот из такой России уехал Косандзи вместе с женой и детьми летом 1918 года. В сентябре того же года он вместе с оккупационной армией вернулся сюда в качестве переводчика с окладом 80 иен в месяц. Как семейному человеку ему, видимо, просто некуда было деваться, В основном он работал в Березовке, под Верхнеудинском. Один раз ему удалось наведаться в Иркутск, чтобы навестить младшую сестру жены Эммы, отдать снятые когда-то фотографии и 10 рублей.
Вывод войск из Сибири Япония закончила 25 октября 1922 года, но часть, в которой служил Цудзуки Косандзи, вероятно, вернулась домой раньше. После этого и вплоть до смерти в 1946 году в Хатиодзи вблизи Токио ему, наверно, пришлось много трудиться, чтобы прокормить детей и жену, которая плохо знала язык и к тому же была «из красной страны». В тогдашней Японии, не перестававшей бряцать оружием, жилось
Для меня Косандзи — это один из тех скромных людей, кто своей жизнью соединял Японию и Россию, вернее Японию и Сибирь. Он провел в Сибири 19 лет, а с учетом службы в армии — все 20 лет. В Сибирь он приехал тридцатилетним и здесь провел лучшие годы жизни.
Глава вторая
Гримасы войны
(страницы лагерной жизни)
Летом 1945 года я служил в саперных войсках Квантунской армии. Уже тогда можно было предположить, что Красная Армия введет свои войска в Маньчжурию. По плану японцев, в случае вторжения на данную территорию частей Красной Армии мы должны были отойти к горам Чаньбайшань и готовиться к длительному сопротивлению. Для этой цели был образован экспедиционный отряд из 10 человек, в который включили и меня. Был определен день выступления, но внезапное наступление советских войск изменило наши планы. Саперный отряд и несколько сотен пригнанных насильно китайцев спустились к югу в сторону Анду и начали подготовку к перемещению войск.
Впереди шли китайские рабочие. Почти все они были в резиновой обуви, которая истерла им ноги.
Примерно 20 августа во время нашего продвижения на юг был получен приказ о прекращении военных действий, и нам пришлось срочно повернуть назад, к Дун-хуа. Мы должны были оставить все имеющиеся у нас снаряжение в аэропорту Дунхуа. Наша группа была вооружена саблями, винтовками и пистолетами. Винтовок было очень мало и их не хватало на всех, патронов почти совсем не было.
Примерно в полдень следующего дня мы впервые встретились с частями Красной Армии: в грязных джипах сидели покрытые пылью с автоматами солдаты и офицеры. Тогда я еще не знал, что с этими людьми мне придется долго общаться.
Почти весь сентябрь мы провели в лагере для военнопленных, который находился на берегу реки Шахэ. В конце сентября с наступлением холодов был получен приказ о нашем перемещении в сторону Мудандяна. Нас распределили по отрядам, в каждом из которых «было примерно по тысяче человек. Для того, чтобы питаться, мы вели с собой коров, днем они шли вместе с нами, а вечером мы их съедали. Нам предстояло пройти триста с лишним километров.
Лагерь на берегу реки.
В то время мы думали, что нас отправят домой через Владивосток. Так хотелось верить в это! Но пока меня как офицера назначили руководителем отряда военнопленных.
По пути к Мудандяну мы встретили несколько шедших нам навстречу больших групп японцев. Среди них были в основном женщины, дети и старики в разорванной одежде, все грязные и потные. Вероятно, это было в местечке Дун Кинь Жян, у озера Киньбо Ху. Озеро казалось мутным, и хотя ветра не было, по нему плыли волны. Когда наш отряд повстречался с группой женщин, одна из них с двумя детьми — один сидел за ее спиной, другого она держала за руку, спросила: «Господин солдат, куда же вас ведут?» Эти слова запомнились мне на всю жизнь. Они имели глубокий смысл, потому что японские войска в Маньчжурии составляли единое целое с жившим здесь гражданским населением — тоже японцами. Последние считали, что раз они приехали на этот континент, то могут рассчитывать на защиту армии. Ну и кроме того, если бы они могли предположить, что начнется война! Ведь от войны страдают все, в ней нет победителей и нет побежденных. Получалось, что никто не подумал об их жизни, не говоря уже об имуществе. Мы, шедшие на север под конвоем русских, имели очень жалкий вид, хотя совсем недавно японские военные были преисполнены гордости и оптимизма. Мне было ужасно стыдно перед этими женщинами и детьми. Как мне хотелось помочь им хоть чем-нибудь! Я был пленным, но находился, мне казалось, в более выгодном, чем они, положении: как офицер я ждал лучшей участи.