Сидни Чемберс и кошмары ночи
Шрифт:
— Боюсь, у вас нет выбора, каноник Чемберс. Я позволил себе заказать в библиотеке «Устав святого Бенедикта». Удивительно, что он там сохранился. Многие книги давно изъяты, а эта осталась. Конечно, не на немецком.
— Полагаю, на латыни.
— Вы знаете латынь?
— И очень даже хорошо.
— Опять тщеславие, — улыбнулся Фешнер. — Каноник Чемберс, вы меня разочаровываете.
Сидни отвели обратно в камеру. Он шел по темным коридорам с нишами, не позволявшими видеть других заключенных. С тех пор как здесь оказался,
Затем ему нанес визит Кристиан Краузе — человек, раскритиковавший его ответы по теологии и обвинивший в декадентском интеллектуализме. Сидни он сразу не понравился, но угрызений совести он не испытал. Бывают люди, в том числе священники, несимпатичные.
Пастор Краузе дал ему томик с «Уставом святого Бенедикта».
— В камере может пригодиться.
— Полагаете, я должен вообразить себя монахом?
— Бывают и худшие способы выживания.
— Сами-то были монахом?
— Мои обязанности в миру.
— Любой монах живет в миру.
— Я имел в виду, в сообществе людей.
— Вы коммунист?
— Это не противоречит нашей вере. Наборот, даже дает дополнительные возможности.
— Вы действительно так думаете?
— Да. Мы защищаем бедных и угнетенных.
— И в то же время поддерживаете угнетателей.
— Каноник Чемберс, ваше представление о ГДР наивно. Вам необходимо поразмышлять в одиночестве. И в данном смысле пребывание здесь можно считать благодатью.
— Мне трудно воспринимать это подобным образом.
После ухода пастора Краузе Сидни взял «Устав святого Бенедикта» и открыл наугад: «Веруем, что всюду есть Божие присутствие, и очи Господни на всяком месте видят и добрых и злых…»
— Так узри же, — взмолился Сидни, — что творят люди в этом месте!
«Не будь гордым; ни винопийцей», — продолжал он читать. Ну, с этим все в порядке.
«Ни много ядущим; ни сонливым; ни ленивым».
Сидни колебался, и от этого на душе становилось только хуже. Он старался думать позитивно. Попытался представить, что находится в чудесной келье эпохи Ренессанса, расписанной Фра Анджелико, но это срабатывало лишь в том случае, если он закрывал глаза. А когда открывал, окунался в мрачную реальность. Если это был Божий промысел сделать из него христианина лучше, чем он есть, то работа ему предстоит тяжелая.
Не будь «ни ропотливым; ни клеветником, — наставлял святой Бедедикт. — Упование свое на Бога возлагай».
На следующий день Сидни снова повели к Фешнеру.
— Я думал, вы уже сбежали, — усмехнулся немец.
— Шутите? — удивился Сидни.
— Люблю немного похохмить. А вы?
— Что получилось в Пьесерице? — поинтересовался Сидни.
— Я рад, что вас это беспокоит.
— Взрыв произошел?
— Вряд ли имею право говорить. Но даже если бы имел, то посчитал бы информацию слишком
Сидни понимал, что следователей специально учат все скрывать от допрашиваемых. Но очевидное можно было бы сказать. Оказывается, нет.
— Господин Чемберс, уверен, вы не станете возражать — я сделал заявку на полиграф. Пора выяснить, лжете вы или нет.
— Стараюсь не лгать.
— То есть иногда лжете.
— Порой я ограждаю людей от правды. Это разные вещи.
— И тем не менее это ложь. В нашей стране правда превыше всего.
— Я пришел к выводу, что существуют разные типы правд, — осторожно произнес Сидни.
Он хотел продолжать объяснять, но по выражению лица Фешнера понял, что любые англиканские рассуждения о природе правды приведут к еще большим неприятностям.
Присоединив к пальцам гальванометры, накрутив на руку манжету для измерения кровяного давления и обвив грудь трубками, Сидни, чтобы проверить, как работает аппарат, задали несколько вопросов. Как ваша фамилия? Кто премьер-министр Великобритании? Но когда начался настоящий тест, вопросы показались еще более странными. Они не имели никакого отношения ни к шпионажу, ни к его познаниям в химии, но почти все касались Хильдегарды. Сидни сообразил, что, сосредоточившись на личном, Фешнер старается вывести его из равновесия.
— Хорошо ли вы знаете миссис Стантон?
— Она моя добрая приятельница.
— Вы имели с ней физический контакт?
— Это очень личная тема.
— Пожалуйста, отвечайте.
— Не понимаю, почему я должен это делать.
— Напоминаю вам, что вы заключенный.
— По какому обвинению?
— Мы пока не решили. Их может быть несколько. Каков ваш ответ?
— Отрицательный.
— А хотели бы?
— Не знаю. Я об этом не думал.
— Вы ее любите?
— Тоже не знаю. Не понимаю, с какой стати должен отвечать на подобные вопросы. Дело касается моей личной жизни. Я не имею ни малейшего отношения к тому, в чем вы можете меня обвинить.
— В нашей стране нет ничего личного. — Фешнер закурил, окутав дымом лицо. Сидни вспомнил, что немец сказал, будто не курит. — Скрытность — враг свободы. Вы так не считаете? Человеку с чистой совестью нечего таить.
— Но это не означает, что его совесть принадлежит государству.
— Государству до всего есть дело. Так мы строим социализм. Все принадлежит всем. Свобода и равенство для всех.
— Пока я ничего из этого не видел.
— Мы в процессе строительства. Требуется время.
— И когда надеетесь обрести мечту?
— Как только люди начнут говорить правду.
Допрос длился час. Сидни понятия не имел, хорошо ли справился или плохо. Колебался, прежде чем ответить на вопрос: «Директор вашего колледжа шпион?» И не знал, выдал себя или нет. Чувствовал себя как в романе Кафки, хотя никакого Кафки не читал.
В камере ему дали небольшую миску солянки — традиционного мясного блюда русских рабочих. Затем без предупреждения дверь камеры открылась, и перед ним на пол поставили его чемодан и портфель.