Сидни Чемберс и кошмары ночи
Шрифт:
— Друг попросил вас сделать для него снимки?
— Нет.
— Сколько раз вы снимали после того, как пересекли границу ГДР?
— Всего один, а до этого несколько раз фотографировал в Западном Берлине.
— Вам известно, что запрещено снимать правительственные здания, промышленные предприятия, поезда, объекты транспортной инфраструктуры и военные казармы?
— Да.
— И вы ничего такого не фотографировали?
— Насколько могу судить, нет. — Сидни твердо верил, что водонапорная
— Экий вы несообразительный. Надо лучше соображать.
— Я не совершил ничего предосудительного.
— Такие фотоаппараты, как ваш, используются для пересъемки документов.
— Я не переснимал никаких документов.
— Они в арсенале шпионов.
— Я не шпион.
— Нам придется взглянуть, что у вас на пленке. Если ничего запрещенного нет, мы вернем аппарат. Нам известно, где вы будете проживать в Лейпциге.
Сидни понял, что стоящие перед ним люди собираются отобрать у него аппарат, а он этому никак не может помешать.
Из соседнего купе раздался крик и звуки потасовки. Кто-то позвал:
— Эммерик!
Военный, унося аппарат Сидни, поспешил в ту сторону и сделал знак охраннику следовать за собой. Крики повторились, раздался выстрел. Кто-то отдал команду прекратить стрельбу. Стараясь понять, откуда доносится шум, Сидни выглянул в окно и увидел убегающего по полю Рори Монтегю.
Он несся зигзагом. Снова раздались выстрелы, и прежде чем Монтегю успел достичь рва вдалеке, в него попали. На секунду он замер, а затем рухнул на землю. К нему бежали двое солдат и, размахивая руками, звали остальных. Среди них был сосед Рори Монтегю по купе Ганс Фарбер. Люди собрались вокруг лежащего тела.
Фарбер обернулся и посмотрел на поезд. Он явно высматривал какое-то определенное окно. Долго вглядывался, прикрыв левой ладонью глаза от солнца. А затем вытянул вперед руку.
Он указывал прямо на Сидни.
Через два часа Сидни въехал в предместья Лейпцига в полицейском фургоне. Он остановился на жаркой городской улице в тот момент, когда за решетку препровождали какого-то старого пьяницу.
— Вы останетесь здесь на ночь, — сказали Сидни. — Утром вас допросят. Ваши вещи изымаются.
Его ввели в мрачный чертог тюрьмы и повлекли по лабиринту коридоров, где на поворотах зажигались своеобразные светофоры. Когда загорелся красный свет, Сидни поставили лицом к кирпичной кладке в утопленную в стену нишу. Измотанный и ошеломленный, он пытался подбодрить себя приятными, успокаивающими мыслями, но они не приходили. Дверь в камеру открылась. Внутри стояла кровать, от унитаза сильно пахло. Матовое окно под потолком пропускало снаружи немного электрического света, но Сидни сразу понял: добраться до него не получится.
Он был в «Рунде Экке», лейпцигской штаб-квартире
После жаркой, беспокойной, почти бессонной ночи его вывели из камеры и позволили принять холодный душ. Почистить зубы было нечем, пришлось ограничиться тем, что прополоскать рот. Вскоре Сидни препроводили на второй этаж к старшему офицеру «Штази» Лотару Фешнеру, мужчине в аккуратном легком костюме, с набриолиненными волосами и такими ухоженными ногтями, что Сидни заподозрил в нем извращенца.
Фешнер сидел вполоборота к угловому окну. На столе царил порядок: пепельница и телефон слева, бумага и конверты посредине, лампа справа. Чиновник так сильно благоухал дешевым одеколоном, что Сидни невольно пришло в голову, что он нарочно так постарался, желая скрыть запашок спиртного. Представил, что в ящике стола заперта бутылка водки и, наверное, револьвер. По тому, как лежала на столе ручка, Сидни догадался, что Фешнер левша. Снаружи доносился гимн ГДР.
— Сигарету? — предложил Лотар Фешнер.
Он произнес это слово таким образом, что Сидни засомневался, на каком языке его собираются допрашивать — на английском или на немецком. Ответил он на всякий случай по-немецки, решив, что может склонить немца в свою пользу:
— Не курю.
— Я тоже.
Последовала долгая пауза. Фешнер никуда не спешил и рассматривал бумаги на столе с видом врача, собирающегося объявить пациенту смертельный диагноз.
— Хотите разглядеть, не дрожат ли у меня руки? — произнес Сидни.
Немец как будто не услышал его.
— Откуда вы знаете Дитера Хирша?
— Такого не знаю.
— Неправильное начало, каноник Чемберс. Было замечено, что вы разговаривали с этим человеком и получили от него пакет. Девочка с косичками видела.
— Я не знал этого человека как Дитера Хирша.
— Вы приняли его за кого-то другого?
— Да.
— Англичанина?
Сидни пришлось решать, как далеко заходить в откровенности.
— Я подумал, что он мой коллега.
— Священник?
— Нет. Из Кембриджского университета, членом которого я являюсь. Слышали о таком?
Фешнер помолчал — казалось, в его распоряжении была вечность и он собирается держать здесь англичанина столько, сколько пожелает.
— Вообразили, будто упоминание об университете вам поможет?
— Нет, подумал, что вам это будет интересно.
— Кембридж — место, где детки привилегированных папаш устанавливают контакты и находят себе должности в компаниях, которыми заправляют папаши их друзей.
— Вся суть в достоинствах. Это единственный критерий элиты.
— Я бы не стал определять элитность подобным образом.