Сильнейшие
Шрифт:
Элати не стала дожидаться, не скажет ли нянька что-то еще — по ее мнению, распоряжение было достаточно подробным. Ила присела на табурет и принялась разглядывать рисунок, поворачивая его под разными углами. Хмурилась, отчего ее гладкий лоб прорезали морщинки.
«Я же видела где-то…»
— Мейо Алей, помоги мне вспомнить! Какой-то ускользающий образ не оставляет… может быть, я видела в детстве нечто подобное… может быть, я просто придумала это…
Дома бедняков располагались у самого склона. Каменные — сплошь из камня,
Мужчины, одетые в туники без рукавов и широкие штаны, смотрели на Огонька с удивлением. А он разглядывал их — не слишком уверенно. В Астале смотреть в лицо было не принято у простых… а здесь и с него самого не сводили глаз. Предпочитал рассматривать не лица, а вышивку на одежде — разноцветными нитями или яркими перьями украшены были туники и прямые свободные платья женщин.
Особенно вышивки перьями заинтересовали — но подойти не решался, хоть в Астале не видел подобного.
— Ты чего тут шляешься, а? — грубо окликнули его из-за невысокого — в половину человеческого роста — забора.
— Я просто… хожу, — он отступил на шаг, заметив в лице пожилого уже человека с повязанными красной тряпкой волосами явную угрозу.
— Что-нибудь слямзить примериваешься, паршивец?!
На голос из дома высунулась женщина — немногим моложе, с зачесанными в аккуратный пучок волосами и брезгливым изгибом рта.
— Да стражу позови, и все, — посоветовала она. — Живо отучат совать свой длинный нос в жилище честных людей!
— Полно вам, — раздалось над ухом Огонька.
Он оглянулся — и оторопел, видя парня с рыжими волосами — у остальных волосы были бледно-золотые, серебристые или белые, ну, пепельно-серые, на худой конец.
— Ты кто? — с трудом вернув на место челюсть, спросил Огонек.
— Шим. Каменотес, — тот дружелюбно кивнул. — Ты, никак, заблудился? Ходишь, головой вертишь.
— Я просто гулял, что ли, — откликнулся тот, нерешительно глядя на хозяина дома. Шим прищелкнул языком, видя, что тот и вправду готов позвать стражу, и поманил подростка за собой.
— Ты кто такой? Как звать, хотя бы скажи.
— Я… меня зовут Огоньком.
— Ты весьма неплохо выглядишь для полукровки, — удивленно проговорил он, оглядывая Огонька, — Смотрю, не бедно одет…
— Все это верно, только… — Огонек невольно стал подражать мягкому выговору человека — не такому, как у слышанных доселе северян, — Я тут чужой.
— Где живешь?
Задумавшись, подросток вспомнил:
— То место называли — Ауста.
— Опа! Неплохо поднялся! С чего тебя так одарили расположением Сильнейшие?
— Я лечить умею, — сказал Огонек первое пришедшее в голову из того, что не было ложью, и подумал — а может, кому то и впрямь нужна его помощь?
Тот обрадовался:
— Может, ты мою мать посмотришь? У нее что-то совсем неладно с рукой…
Огонек охотно кивнул.
— Да, конечно. Веди.
— Так ты не знаешь Тейит совсем?
— Не знаю.
— Что же тебя занесло к нашим домам? Тут камень режут.
— Я не знал ничего — а ты работаешь здесь?
— Что ты! У меня другой труд… Вверху, заготавливаем блоки и потом спускаем их вниз. А сейчас сижу с матерью — она беспомощная совсем сделалась…
— Прости, — Огонек наконец решился: — А ты… северянин? Эсса?
— А то не видно, — беззлобно ухмыльнулся тот. — Не более, чем ты… Хотя, впрочем, поболее.
Огонек ничего не понял — впрочем, гадать ему оставалось не так уж долго.
— Вот и пришли.
Крошечный дом с серыми влажными стенами — на отшибе от всех. На кровати сидела еще не старая женщина — при взгляде на нее Огонек понял — вот она и есть полукровка. Не спутать… неправильная, словно слеплена из разных частей, плохо сочетающихся друг с другом. Пока не видел эсса как следует — не понимал. А ее сын, видимо, рожден от северянина.
Женщина обернулась на звук. Кажется, она и видела неважно.
— Это ты, Шим?
Огонек смущенно застыл у порога, не решаясь войти в чужое жилище.
— Да, мама. Я привел к тебе целителя…
Говоря это, он косился на Огонька. Огонек мог догадаться — полукровка со способностями — по их мнению что-то вроде летающей грис… Но Шим все же поверил…
— Я постараюсь помочь, — тихо сказал Огонек. — Твой сын сказал, у тебя плохо с рукой? Давно?
— Года два, мальчик… Все хуже и хуже. Я, почитай, ничего не могу ей делать сейчас… И болит она сильно, особенно по ночам.
— А отчего, элья? Как это началось?
— Мало ли… каменная пыль, сырость… я ведь долго там, наверху, прожила — а там не больно-то сухо в пещерах.
— Я погляжу, можно? — Огонек подошел ближе.
— Конечно, мальчик. Делай, что считаешь нужным…
Тогда Огонек протянул к ней руки. Кончики его пальцев замерли возле локтя женщины, ладонь скользнула у кожи, не касаясь ее. Он сосредоточился, пытаясь понять, в чем же дело, проникнуть вовнутрь… внутри было очень пусто и холодно, и тогда он, как у дикарей, начал медленно разжигать огонь внутри, чтобы согреться и согреть эту женщину. Самые яркие мгновения жизни пытался почувствовать вновь. А Шим видел, что Огонек замер неподвижно, закрыв глаза и побледнев. Так он простоял около двух часов, и никто не смел шевельнуться — только Шим зажег светильник, когда вечер пришел в Тейит. Потом мальчишка устало опустил руки и открыл глаза. И отошел, прислонился к стене, еще не придя в себя толком.
…Много это заняло времени — по крайней мере, когда он очнулся по-настоящему, в хижине было темно — небольшая плошка с маслом освещала только один угол.
А камешек на шее горел и подрагивал.
Огонек перепугался, сжал его в руке — но, встретив взгляд женщины, неожиданно для себя широко и довольно улыбнулся, усталый и гордый. Женщина ощупывала руку, прищелкивая языком по-птичьи.
— У тебя получилось, мальчик… — она растерянно повернула голову. — Как же это? Она же не болит… и даже гнется!