Сильнейшие
Шрифт:
А Шим стоял и смотрел на мать. Спросил, не отводя от нее взгляда, глухо и неуверенно:
— Чем мы можем отплатить тебе за это?
— Я ведь только боль снял, — виновато проговорил он. — Я ничего не умею толком. Вам настоящего надо… — его осенило: раз к нему добры там, в Аусте — может быть, он попросит? — Я попробую привести тебе настоящего целителя.
— Брось, малыш. Никто сюда не пойдет. Лечат тех, кто имеет ценность. И это правильно, в общем — они тоже люди, а способных исцелять — мало…
— И что, вас — никогда? — растерялся подросток.
— Бывает — если есть, чем платить,
Подождав и поняв, что Огонек не ответит, сказала с улыбкой:
— Меня зовут Ива. А ты совсем побледнел, маленький. Устал сильно?
От непривычного обращения Огонек покраснел и поспешно сказал:
— А мне бы… дай воды попить, — оглянулся на Шима, — Можно, я посижу немного? А потом пойду. Только ты руку береги, элья… А я приду, один или с кем-то, но приду!
Шим скрылся в темном углу и появился снова — в руке была плошка с водой. Огонек жадно выпил — холодная, очень вкусная… или настолько устал, что казалось?
Ива задумчиво проговорила:
— Целителя, значит… приведешь? Только одна приходила к нам… ее звали Лиа. Хорошая была женщина. Не брала платы за лечение — правда, подарки ей делали от души. Небогатые — а принимала и улыбалась.
— Она умерла?
— Не знаю, мальчик. Тейит большая…
— А свои… неужто Силы нет ни у кого?
Ива погладила Огонька по голове.
— Да все, кто всерьез что-то может, ушли. Нечего им тут делать…
— И даже родне не помогают?
— Мало тех, у кого родня слабая, а в самих сила проснулась. Впрочем, я не припомню среди знакомых айо с целительским даром.
— А разве… — вновь начал Огонек, и смутился.
— Ну? — улыбкой поощрила Ива.
— Сила… Я слышал, что есть айо и уканэ, остальное неважно, — смутился он, надеясь, что не спросят — от кого слышал. Но Ива кивнула:
— Верно… Только для исцеления Сила не единственно важное. Это как… иметь громкий голос, но совсем не уметь петь, — Шим хмыкнул в углу. Похоже, он петь не умел.
— Мне идти надо, элья, — виновато сказал Огонек, словно заслужил взбучку и пытается улизнуть. — Ищут, наверное…
А ведь и правда — ищут? Или попросту все видели через камень? Неуютно стало от такой мысли…
— Приходи… Просто так приходи, если не неприятно тебе, — сказала она, — Всегда будем рады.
— Спасибо, — Огонек не сдержал улыбки, а в следующий миг уже и не помнил, зачем старался ее сдержать. Ему было хорошо рядом с этими людьми, спокойней чем где либо еще. — Я приду!
Он помчался обратно, безумно боясь заблудиться — какие-то мальчишки свистели вслед, он споткнулся о лежащую поперек дороги доску и чуть сам не сломал ногу, но камень вел — будто в спину подталкивали.
Высокий человек встретил его у подножия лестницы — там, наверху, был уступ, где поселили подростка.
— Набегался? Марш на место!
Несмотря на суровый тон, он этими словами и ограничился.
— Уффф… — выдохнул Огонек, влетая к себе и падая на кровать. Обошлось…
Лампа на окне горела — куда более яркая, чем в крохотном жилище Шима. На столе лежала пара свитков. У рууна выучился различать запахи — не сильно, и все же… горьковатый запах медовой полыни — Атали. Значит, она…
Подошел к столу, потрогал листы, перевернул. Атали принесла ему книги — хроники мира; читать он пока не мог толком, но ощутил горячую благодарность. А листы были испещрены рисунками — картами, фигурками животных — и картинки Огонек разглядывал с огромным интересом, позабыв про усталость и даже не присев. Впрочем, с интересом не большим, чем испытывал, пробуя сложить знаки в слова…
Принесенная кем-то еда — миска с жидкой кашей и сладкая лепешка — долго оставались нетронутыми.
Нагоняя он так и не получил. На другой день снова ушел в город — Тейит не пугала так, как некогда Астала. После Хранительницы и дикарей мирные улицы не могли напугать.
Избранницей Лачи была Саати — темноволосая, больше напоминавшая южанку лицом и любовью к звенящим металлическим украшениям. Ее своенравие порой заставляло Лачи терять терпение — он предпочел бы спутницу попокладистей. А Саати… многие опасаются плавать в озере, где есть омут. Лачи пристально разглядывал собственную подругу жизни, словно не насмотрелся за долгие годы. Да, на южанку она походит… и многие говорят, что женщины юга красивей. Вспомнил давнюю-давнюю реплику Лайа: «тебя тянет ко всему с когтями и клыками». Не потому ли так легко принял Саати, хоть и не сам выбирал? Позволил себе улыбнуться: нет, все-таки она северянка до мозга костей. Самой сутью своей — дитя севера.
Сравнение вернуло мысль, которую думал уже давно:
— Порой мне кажется, что мы вырождаемся…
— Это не так, — возразила Саати. Ее платье-тоне было щедро украшено вышивкой из зеленых и белых перышек, а на вороте и подоле пришиты были крохотные медные колокольчики. — Тогда южане скорее должны терять Силу — они слишком часто заключают союзы между своими же несколькими Родами. А у нас есть Опора, которая принимает в себя людей со стороны, и, как хвоинки на плетеном решете, удерживает лучших, передавая их нам…
— Я не хочу, чтобы мой сын оказался в подчинении у Атали. Нет сомнений — именно она станет преемницей Лайа.
— Еще не скоро… ты зря беспокоишься.
— Может, и зря. Наличие двух соправителей поддерживает равновесие, но безумно неудобно. Последний подметальщик улиц понимает — мы ладим примерно как пара кессаль на одном дереве.
— Так повелось…
— Я предпочел бы объединиться с югом. Байки о запечатлении — не более чем байки, солнце мое. Если бы Лайа допущена была на какую-то недоступную мне грань Мейо Алей, я уже давно понял бы это.
— Она женщина и уканэ — вы совсем разные.
— Она с тем же успехом могла бы родиться в Хрустальной ветви или среди Медных. Никакой разницы.
— Лачи, ты пробуешь опрокинуть то, на чем Тейит стоит уже не одну сотню весен…
— Не стоит, а качается. Мы называем себя принадлежащими к разным ветвям, но по сути мы все — дети одного ствола. И мы, и южане. Мы разъединили свою Силу и, как глупые дети, гордимся этим.
— Южане посмеялись бы над тобой.
— Я не верю, что среди нет способных думать, как подобает человеку. Если бы нам найти способ объединиться…