Силуэты
Шрифт:
Из Европы он возвращался на родину в конце тридцатых годов как триумфатор. С успехом выступает с самых больших эстрад. Тысячи и тысячи рабочих проделывают порой сотни километров для того, чтобы послушать его пение, побеседовать с Большим Полем, как они называют его. Напетые им пластинки раскупаются нарасхват. Владельцы радиокомпаний считают весьма выгодным включать его выступления в программы концертов. Большой Поль — любимый гость в индустриальных городах, на рабочих окраинах. Но… всегда это «но», которое так мешает жить простым людям в капиталистическом мире.
Был когда-то
Джим Кроу притих. Но кончилась война, негры-солдаты сняли форму, и он снова поднял голову. Мог ли он стерпеть, чтобы в Соединенных Штатах жил негр, пользующийся в стране такой огромной популярностью и авторитетом? Мог ли он допустить, что могучий голос американского негра звучит по всему миру, разоблачая колониализм, отвратительный расизм, существующий на Юге США, зовя народы к взаимопониманию, к миру во всем мире?
Поля Робсона пробуют купить. Ему сулят «золотые контракты», «золотые диски», но лишь мелкие людишки вроде Говарда Фаста, годами скрывавшие свою душу иуды, способны за тридцать сребреников в твердой валюте продать свой талант, свои былые убеждения, предать свои книги и людей, которых они называли друзьями. Поль Робсон гордо отверг все посулы. Он пренебрег богатством, чтобы остаться борцом среди борцов.
Ему советуют в самом сочувственном тоне: дескать, желая вам добра, хотим предупредить, что вы можете дорого заплатить за свое упрямство.
Потомок славного борца за независимость Америки на эти угрозы гордо отвечает:
— Не пугайте. Нет.
Тогда Джим Кроу, облеченный на этот раз полномочиями чиновника госдепартамента, запретил ему выезд за границу. Впрочем, нет, не запретил. В Северной Америке не выносят слово «запрещать». Ему отказали выдать заграничный паспорт. Одна из крупнейших западных киностудий приглашает Поля Робсона сниматься в фильме — отказ; всемирно известное гастрольное бюро предлагает совершить турне по Европе — отказ; избирают на Всемирный конгресс Сторонников Мира, одним из учредителей движения которых он является, — отказ.
Артист до мозга костей, видящий смысл жизни в том, чтобы щедро отдавать людям свой редкий дар, свое искусство, он из писем и телефонных звонков знает, как ждут его во всех странах. Он вновь идет в госдепартамент. Ссылается на конституцию, на американские традиции. Джим Кроу вежливо улыбается: конституция, традиции — все это, конечно, так. Пусть мистер Робсон изменит убеждения, отмежуется от друзей, откажется от своих выступлений в защиту мира, против колониализма, против расовой дискриминации, тогда двери во все страны откроются перед ним.
Снова звучит могучее: нет!
Ах так, упорствуете? И эстрады на родине одна за другой закрываются
— Уж мы тебя доконаем.
Лишенный возможности петь, артист задыхается. Чтобы не дать своим мучителям похоронить голос, он выступает по воскресеньям в маленькой негритянской церкви в Гарлеме. Ее прихожане — грузчики, лифтеры, ночные уборщики, чистильщики сапог — бедные люди. Они не могут оплатить концерт. Но зато какие это благодарные, музыкальные, отзывчивые слушатели. С откровенным простодушием они благоговейно плачут, слушая, как Большой Поль поет им псалмы, знаменитые спиричуалс, — негритянские народные песни на библейские темы, песни мира.
Но Джим Кроу проникает и сюда. На этот раз в виде агента страховой компании.
— У вас, кажется, поет Робсон? — спрашивает он руководителей религиозной общины. — Да, да, конечно, церковь — дом божий, нельзя вмешиваться в церковные дела. Но я, к сожалению, должен предупредить вас, господа, что, если этот парень будет продолжать у вас петь, страховая компания будет вынуждена погасить ваш полис. Ведь церковь в любую минуту могут поджечь, а компания не хочет рисковать своими денежками.
Так душат великого певца за его убеждения люди, которые, вероятно, очень любят поболтать о свободе творчества, о демократии, об отсутствии цензуры.
В Римской империи неугодных прибивали гвоздями к крестам. В древней Японии их клали на землю и давали росткам бамбука прорастать сквозь их тело. Египетские фараоны приказывали опрокидывать на грудь инакомыслящих людей горшок, под который сажали живую крысу, и та, ища себе выход, прогрызала их тело. Джим Кроу придумал для великого певца пытку куда изощреннее, — пытку молчанием:
— Меняй убеждения или хорони голос и умирай для искусства.
Но и это не сломило Робсона. Он не отказался ни от своих убеждений, ни от своих симпатий, ни от своих друзей, ни от своей борьбы. Мы первый раз были в гостях в его гарлемской квартире на исходе 1955 года, когда великий певец с трудом находил возможность выступать уже и в церквах. Он был похож на прикованного Прометея, Поль Робсон. Злые вороны терзали его грудь, но дух его оставался воинствен и крепок…
Я познакомился с ним в Москве задолго до этой встречи, мы писали друг другу. Теперь я жадно наблюдал его. Нет, вороны не сломили его волю. По-прежнему поражало в нем это сочетание физической силы с мягкостью движений, громадный, рокочущий даже в обычном разговоре бас, рокочущий, я бы сказал, с застенчивой деликатностью. В карих глазах, которые светлее кожи лица, как и всегда, жил мягкий юмор, светились доброта, благожелательность.