Силуэты
Шрифт:
Но что роднит их искусство во всех жанрах — это злободневность, целеустремленность и партийность в лучшем смысле этого слова.
И при всем том, что при многолетней совместной работе, не знающей себе, вероятно, примеров в истории искусства, — каждый участник этого дружного триумвирата продолжает оставаться самим собой, не теряет свою творческую манеру и в своих индивидуальных работах, которые они демонстрируют очень редко, каждый из них — своеобразный мастер, совсем не похожий на двух других.
Так как же сложилась эта великолепная тройка? Как можно работать втроем? Как
Для меня этот их секрет раскрылся в дни Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками. Я, разумеется, знал работы Кукрыниксов. В дни войны их графические сатиры разили врага столь же сокрушительно, как, скажем, статьи и памфлеты Ильи Эренбурга. Да и кто их не знал?! Но увидел я Кукрыниксов впервые именно в Нюрнберге, в зале заседаний Международного военного трибунала. Увидел издали.
За несколько секунд до того, как стукнул по столу судейский молоток, возвещая начало заседания, в зал вошли трое. Впереди, чуть семеня, маленький, лысоватый человек, за ним — человек повыше, голубоглазый, с есенинской кудрявой головой, а сзади неторопливо шагал на длинных ногах высокий мужчина, шагал очень прямо, как-то по-верблюжьи неся свою голову. У всех трех под мышкой были одинаковые папки. Но у того, что семенил впереди, папка казалась огромной, а у того, что вышагивал сзади, — маленькой. Вошли, сели в первом ряду и, обменявшись улыбками с соседями, одновременно раскрыли свои папки.
— Кто это? — спросил я.
— Как, вы не знаете? — поразился мой сосед по креслу. — Это же Кукрыниксы!
Честно говоря, это были, пожалуй, самые серьезные, самые работящие персонажи в том шумном и пестром конгломерате, что заполнял ложу прессы. Неустанно работали карандаши, резинки, бритвенные лезвия. Иногда кто-либо из художников наклонялся к папкам соседа, они о чем-то советовались, о чем-то спорили и вновь углублялись в дело. А потом, когда был объявлен перерыв, так же гуськом пошли к выходу. Только теперь двигались в обратном порядке: впереди высокий М. В. Куприянов, потом — белокурый, с есенинским чубом Н. А. Соколов, а в завершении шествия семенил П. Н. Крылов, папка которого казалась огромной.
И хотя картины этого бесконечного суда, с точки зрения художников, оставались почти неизменными, хотя, что там греха таить, многие из нас предпочитали уже проводить время в кулуарах или в баре, Кукрыниксы не расставались со своими карандашами. Даже во время заседания, на котором советское обвинение демонстрировало хроникальный фильм нацистских зверств и которое, естественно, проходило в темноте, Кукрыниксы не закрывали папок. Работали, зарисовывали лица преступников, высвеченные в темноте нижним светом.
Тогда мы этого не понимали: зачем? Теперь, четверть века спустя, увидев их большое и очень сильное полотно «Свидетели обвинения», я все понял. Именно в те минуты сумели они схватить и запечатлеть эту сцену с такой поразительной силой. Именно так выглядели подсвеченные снизу лица преступников, когда на экране появлялись
Наблюдая Кукрыниксов, их дружную, сосредоточенную работу, я невольно думал о том, что в карикатурах, помещаемых в «Правде», им своим острым артистическим карандашом удалось удивительно верно отображать сущность всех этих герингов, гессов, кейтелей задолго до того, как они их увидели. Теперь эти выродки сидели на скамье подсудимых — немолодые люди, весьма пристойного облика. Но мы смотрели на них уже глазами Кукрыниксов, которым задолго до этой очной ставки с будущими военными преступниками удалось показать звериную суть нацистских вожаков, низменность их характеров, их истинную натуру, прятавшуюся под благопристойной, иногда даже под респектабельной наружностью.
Так вот, в тесном содружестве, в упорной, но всегда вдохновенной работе, во взаимных спорах, в дружеских спорах, и было создано и создается все кукрыниксовское, и без него наше советское искусство теперь уже просто немыслимо.
Сейчас, когда я вознамерился воскресить в памяти силуэты наиболее интересных людей, с которыми сводила меня репортерская судьба, я понял, что круг их был бы неполон, если бы в нем не встали, как живая диаграмма, три эти замечательные мастера — Порфирий Крылов, Николай Соколов и Михаил Куприянов.
Как-то однажды у них в мастерской, листая памятный альбом, натолкнулся на фотографию. Танк. Великолепный тяжелый танк «KB». И на фоне его в окружении танкистов — Кукрыниксы, Самуил Маршак, Сергей Михалков, Николай Тихонов. Кукрыниксы, как всегда, рядом, как всегда, диаграммой. Узнал, что в дни войны они, вместе с поэтами, сложив свои сбережения, купили коллективно этот танк, изобразили на его борту славянской вязью название «Беспощадный», нарисовали карикатурного Гитлера, удирающего от этого танка, и подарили машину Красной Армии. С экипажем «Беспощадного» они всю войну поддерживали дружбу. Когда танк в бою был подбит, его «владельцы» оплатили ремонт. «Беспощадный» дошел почти до Берлина и был подожжен уже в одном из последних сражений войны.
— Жаль, что сгорел… Как было бы хорошо сейчас, в мирное время, подкатить на нем, скажем, к издательству «Искусство», задерживающему выпуск нашего альбома, подкатить и навести пушку на кабинет директора, — шутит Порфирий Крылов. — Эффектно!
— Или в погожий день отправиться на собственном танке, скажем, по грибы, — добавляет Николай Соколов.
— Или атаковать кассу театра на Таганке: давайте билеты — не то вдарим осколочными, — заканчивает высокий и неулыбчивый Михаил Куприянов.
Ну вот, захотел я написать об искусстве Кукрыниксов и вместо этого объяснился в любви славному триумвирату советских художников, так ничего и не сказав о нем по существу. Но думается мне, что это даже закономерно.
Произведения их в любом жанре так всегда новы, своеобразны, артистичны, что описывать их работы просто нельзя. Бесполезное дело. Живописную книгу о своем творчестве, о своем необыкновенном содружестве написала и продолжает писать сама эта великолепная тройка, и каждый новый их рисунок, карикатура, шарж, каждая картина — страница этой книги.