Сильвия и Бруно
Шрифт:
— Но все дети любят зайчиков, — пролепетала Сильвия. — И все леди тоже их любят.
— Боюсь, что даже леди выезжают иногда поохотиться на них.
— Нет, только не леди! — с вызовом выкрикнула Сильвия. — Леди Мюриел не станет!
— Ну, она-то не станет никогда, это точно... Но это зрелище слишком мучительно для тебя, дитя моё. Давай-ка лучше поищем...
Но Сильвия всё ещё не в состоянии была оторваться от зайчика. Склонив головку и всплеснув ручонками, скорбным и подавленным тоном она выставила свой последний
— А Бог любит зайчиков?
— Любит! — заверил я. — Конечно, Он их любит! Он любит всякое живое существо. Даже грешников-людей. А уж как он любит животных, которые вообще не способны грешить!
— А что значит «грешить»? — спросила Сильвия, но я и не пытался объяснять.
— Пойдём, дитя моё, — сказал я, стремясь увести её отсюда. — Простимся с бедным зайчиком и пойдём искать ежевику.
— Прощай, бедный зайчик! — покорно промолвила Сильвия, и пока мы отходили, всё оглядывалась через плечо. И вдруг её самообладание разом улетучилось. Выхватив свою руку из моей, она бросилась назад к тому месту, где лежал зайчик, и упала рядом с ним, уткнувшись лицом прямёхонько в траву. Моему взору предстали такие муки отчаяния, которые я едва ли мог предположить в столь юном ребёнке.
— Милый, милый зайчик! — стенала она. — Ведь Бог уготовил тебе такую прекрасную жизнь!
Время от времени она, всё не поднимая лица с травы, протягивала ручонку, чтобы расшевелить бездыханное животное, после чего вновь хваталась за голову, словно у неё разрывалось сердце.
Я начал опасаться, не приключилось бы с ней горячки, но всё-таки решил, что будет лучше, если она сразу же выплачет первый пароксизм горя; а спустя несколько минут рыдания начали понемногу стихать и Сильвия встала, наконец, на ноги, безмолвно глядя на меня, хотя слёзы продолжали струиться по её щекам.
Даже тогда я всё ещё не отваживался заговорить, а просто протянул ей руку, чтобы увести её от этого печального места.
— Да, пойдёмте, — согласилась она. Но сначала она почти благоговейно опустилась на колени и поцеловала зайчика. Затем она встала, подала мне руку, и мы молча побрели прочь.
Дети горюют бурно, но недолго, поэтому минуту спустя девочка заговорила почти совсем ровным голосом:
— Ой, постойте, постойте! Здесь растёт чудесная ежевика!
Мы набрали полные пригоршни ягод и торопливо возвратились к тому месту, где, сидя на склоне, нас ожидали Бруно с Профессором.
Но ещё до того, как мы приблизились к ним настолько, что они могли нас услышать, Сильвия попросила меня:
— Не говорите, пожалуйста, Бруно о зайчике.
— Ладно, не скажу. Но почему?
Слёзы вновь заблестели в этих милых глазах, и она отвернулась, поэтому я едва расслышал её ответ.
— Потому что... потому что он так любит всех робких зверюшек. И он... он так огорчится! А я не хочу, чтобы он огорчался.
«А твои собственные страдания, значит, не в счёт, моя бескорыстная малютка?» — подумал я. Но больше мы не сказали друг другу ни слова, пока приближались к нашим друзьям, а сам Бруно был слишком поглощён лакомством, которое мы ему принесли, чтобы заметить необычную понурость своей сестры.
— Поздновато становится, а, Профессор? — сказал я, когда Бруно покончил с ежевикой.
— И в самом деле, — ответил Профессор. — Я должен отвести вас всех назад за Дверь из Слоновой кости. Вы пробыли здесь всё отмеренное вам время.
— Нельзя ли побыть
— Только минуточку! — присоединился к ней Бруно.
Но в Профессоре пробудилась настойчивость.
— Это и так великая привилегия, — сказал он, — пройти сквозь Дверь из Слоновой кости. Мы должны возвращаться. — И нам ничего не оставалось, как покорно проследовать за ним к пресловутой двери, которую он распахнул перед нами и сделал мне знак проходить первым.
— Ты ведь тоже идёшь, правда? — обратился я к Сильвии.
— Правда, — ответила она. — Только вы больше не сможете видеть нас, когда пройдёте сквозь Дверь.
— Но я ведь подожду вас с другой стороны Двери, — возразил я, ступая в проём.
— В таком случае, — отозвалась Сильвия, — и картошине, я полагаю, извинительно будет спросить вас самих о вашем весе. Вполне могу представить себе этакую сверх-картошку надменного нрава, которая ни за что не станет вступать в препирательства с кем-то, кто весит менее ста килограмм.
Я изо всех сил попытался выпрямить ход моих мыслей.
— Быстро же мы впадаем в бессмыслицу, — произнес я.
ГЛАВА XXII. Происшествие на станции
— Так давайте выпадем обратно, — сказала леди Мюриел. — Ещё чаю? Это, я надеюсь, звучит осмысленно?
«И всё моё необыкновенное приключение, — подумал я, — заняло место одной-единственной запятой в речи леди Мюриел! Той самой запятой, на которой учителя декламации требуют „отсчитать раз“!» (Профессор, видимо, был так любезен, что специально для меня вернул время назад, к той самой секунде, когда я приснул.
А кода несколько минут спустя мы покидали дом графа, Артур неожиданно высказал престранное замечание. А именно:
— Мы пробыли там не более двадцати минут; я только тем и был занят, что слушал вашу с леди Мюриел беседу, и тем не менее меня не покидает чувство, будто это я разговаривал с ней, и не меньше часа!
Так оно и было, мой друг, мне ли сомневаться! Просто, когда Часы были переведены назад, к началу вашего t^ete-`a-t'ete [67] , его целиком постигло забвение — он, можно сказать, обратился в ничто! Однако я слишком дорожил своей репутацией здравомыслящего члена общества, чтобы пускаться в разъяснения насчёт произошедшего.
67
разговора с глазу на глаз (франц.).
По какой-то причине, недоступной в тот момент моему разумению, всю дорогу домой Артур был необыкновенно молчалив и подавлен. Это не было связано с Эриком Линдоном, решил я, поскольку тот уже несколько дней отсутствовал — уехал в Лондон; поэтому, имея леди Мюриел практически «всю для себя» — ведь мне так приятно было слышать их воркование, что и мысли не приходило встревать, — он бы должен был, теоретически говоря, особенно наслаждаться жизнью и лучится радостью. «Не услышал ли он какую-нибудь неприятную новость?» — спрашивал я себя. И, словно угадав мой мысленный вопрос, Артур заговорил.