Симарглы
Шрифт:
Были здесь и фотографии, причем больше, чем рисунков. Начиная от совсем старых: люди в старинных одеждах и неестественных позах (мужчины, в основном, в мундирах, женщины — с гладко зачесанными назад волосами). Очень много групповых, иногда отдельные лица обведены ядовито зеленым маркером. Потом — более новые. Начиная от видов забаррикадированных улиц с натянутыми кумачовыми плакатами «вся власть — советам» до фотографий «блошиного рынка» с китайцами и здоровенными бумажными сумками. Здоровый, чуть обгорелый по краю снимок, уже цветной: танки перед Белым Домом. Цветные, кстати, тоже всякие: и красивые студийные, и мелкие кодаковские, и любительские смазанные, и четкие профессиональные… Лица, лица, лица… Тысячи лиц, и все в беспорядке.
Почему-то казалось, что если смотреть на них, если пробежать взглядом по удивительным образом расцвеченной живыми людьми стене, уловишь некую связь… Вот девушка взмахнула рукой на одной картинке… а на следующей фотографии вскинул руку партийный деятель, потом дети водят хоровод, потом вьется, упираясь в пыльное небо, пружинистый черный смерч… Лена почувствовала, что сейчас сломает голову, пытаясь уловить за сонмами картин то, что они никогда не изображали и изображать не могли. Некое внутреннее движение… некую скрытую суть…
Но одна фотография…
Она — единственная — была прикреплена к дверце шкафа. Лена решила, что делали ее недавно, может быть, несколько дней назад. Яркая зеленая листва деревьев, солнечный свет… На поваленном березовом бревне у реки (уж не на том ли, где вчера или позавчера Лена разговаривала с симпатичным призраком Сергеем Петровичем?) сидят трое. Высокий носатый мужчина с роскошной гривой рыжих волос и широкой улыбкой обнимает одной рукой очень изящную черноволосую девушку, похожую на японку. Другой рукой он машет тому, кто фотографирует. Чуть поодаль от них сидит Вик. То ли дуется на что-то, то ли тень неудачно легла…
Видимо, этот рыжий и есть Артем.
Господи, как же надо скучать по земле… Как же надо любить жизнь, чтобы…
Тихонько, словно боясь, что ее застукают за разглядыванием кусочков совершенно не касающейся ее судьбы, Лена вышла из чужой комнаты и направилась по коридору к своей. Приоткрыла дверь. Заглянула.
Оказалось — не зря осторожничала. На ее заправленной кровати полулежал, прислонившись к спинке и прикрыв глаза, Станислав Ольгердтович. Крепко вцепившись в него обеими руками и положив голову ему на грудь, спал Вик. Во сне лицо «корнета» было удивительно детским, но сам он ребенком все равно не выглядел. Может быть, потому что его кулаки сжимались на свитере Станислава Ольгердтовича так, как руки ребенка не сжимаются никогда.
Станислав Ольгердтович открыл глаза, повернул голову в сторону приоткрывшейся двери и осторожно приложил палец к губам. Лена кивнула и тихонько вышла.
Она спустилась вниз и села за один из столиков, не зная, что ей делать дальше. Спать не хотелось, выходить на улицу — тоже. Хотелось есть, но заглянуть на кухню тоже было лень. А кстати, кто здесь у них готовит?.. И откуда берутся продукты? Вчера вечером Лена никого не увидела, но микроволновка была… Вот странно… И холодильник был.
Заскрипела лестница — это спускался Станислав Ольгердтович. Лена подумала, что шаги у него одновременно и тяжелые, и крайне осторожные. Он сел за столик напротив Лены, положил на стол большие руки.
— Вик очень устал, — сказал старый симаргл. — Очень много сил потратил. Не мог заснуть… Насилу я его убаюкал, — он как-то устало, едва ли не жалобно улыбнулся. — Знаете, ужасно боюсь, что однажды он не вернется… Разрешите, закурю?
— Курите, пожалуйста… А, может, будете ко мне на ты? — робко предложила Лена.
— С превеликим удовольствием, — Станислав Ольгердтович пожал плечами, набивая трубку. — И ты зови меня Стас. Корнет прав, обычно меня стесняют такие вещи, но… надо становиться современнее, — он неуклюже подмигнул Лене.
Она улыбнулась. Потом, помявшись немного, спросила:
— Стас… вы не обидитесь, если я задам личный вопрос?
— Ты про ту сцену, свидетельницей которой случайно стала? — он вставил трубку в рот и затянулся.
Лена робко кивнула.
— Вы с Виком… любовники? — спросила она и тут же прикусила язык.
Станислав Ольгердтович так пронзительно посмотрел на нее, что Лена подумала: все, обиделся насмерть. С мужчинами такое случается. Но вместо того, чтобы ледяным тоном попрощаться и уйти, он вздохнул:
— Лена, вот вас… тебя сегодня попробовали соблазнить. Юноша, которого ты любила. Много из этого получилось? Это было похоже на те женские романы, которые ты читала?
Лена вздрогнула. Поднесла пальцы к губам, которые, казалось, еще саднили.
— Это было… больно, — призналась она. — И неприятно. Каждое его прикосновение… как будто высасывало из меня что-то.
— Это были прикосновения его души. Понимаешь, по сути у тебя ведь сейчас нет тела, — он выдохнул дым, и сразу же их столик окутался белым, режущим глаза облаком. — То есть я не могу точно тебе сказать, что именно собой представляет тело симаргла… для простоты лично я считаю что, что это, — он провел свободной от рубки рукой вдоль туловища, — овеществленная душа. В любом случае, о плотской страсти говорить не приходится. Она ведь в первую очередь связана с продолжением рода… а какое может быть для нас «продолжение»? В его же душе было очень много темного, злого — как и в душе любого живого человека. Это, кроме всего прочего, одна из причин, почему запрещены встречи с родственниками. Физический контакт с этим юношей ранил тебя, но ведь когда тебя обнимал Вик, ты чувствовала себя по-другому, верно? Смерть очищает нас от всего лишнего… поэтому, кстати, ты можешь полагаться на любого симаргла.
— Вы… ты знаешь, что Вик меня обнимал… Откуда?
Станислав Ольгердтович чуть улыбнулся в усы.
— Я ведь провидец, знаешь ли… На современном языке это называется «экстрасенс», или «телепат»… Твои мысли, я конечно, могу прочесть только в самых общих чертах, но вот мысли человека, с которым вместе уже… дай скажу точно… сто сорок девять лет… — он хмыкнул, — они почти уже неотличимы от моих собственных.
Лена попыталась представить себе, как это — когда ты не понимаешь, где кончается твоя личность, и начинается чужая, когда одна жизнь продолжает другую — и не смогла. И уж совсем не могла представить это в отношении Вика и Станислава Ольгердтовича. Они были настолько разные и так мало имели общего друг с другом… Она даже не заметила, чтобы они общались с какой-то особой сердечностью.
Но, конечно, об этом она не стала спрашивать. Она спросила о другом.
— А… этот Артем… он кто был?
— Он был наш друг. Бывший солдат, бывший бард, бывший преступник и богохульник… Вряд ли тебе кто-то про него много расскажет. У нас это не принято, — кажется, Станислав Ольгердтович избегал смотреть в глаза Лене. — Но он ушел вслед за женщиной, которую любил.
Ушел — значит умер? Наверное, да…
— А куда попадают симарглы, когда умирают?
Помолчав немного и еще раз выпустив дым, Станислав Ольгердтович ответил: