Симарглы
Шрифт:
Мозги Лены совершили кульбит, перескакивая с девятнадцатого века на двадцатый.
— Погоди… Выходит, тебе больше двухсот лет?
— Двести семь, если быть точным.
Двести семь… одурительно, невероятно большой срок! Лена слукавила бы перед собой, если бы сказала, что могла бы представить его, а тем более — поверить. Вик, милый мальчик Вик с красивыми глазами… Неужели он действительно такой старый? Но ведь зрелость должна приносить и опыт, а кроме того… черт возьми, ведь люди девятнадцатого века действительно были другими! Они же по-другому себя вели! Иная ментальность, иное образование… даже
Впрочем, что она знает о приспособлении? Что она вообще о чем знает? Как выяснилось, она толком не понимала ни себя, ни человека, которого любила больше всего на свете.
Лена смогла только и спросить:
— Тогда почему же ты так ведешь себя, как маленький?
Вик вздохнул.
— Нет никакого смысла быть взрослым, если можешь быть ребенком. Я долго этого не понимал… посмотрела бы ты на меня тогда! — он усмехнулся. — Потом понял. Когда у тебя уже нет жизни, всякие глупости вроде возраста ничего не значат. Ну и… ты не тушуйся! На самом деле мне не двести семь лет. Мне уже сто девяносто два года — пятнадцать. Понимаешь, в чем разница?..
Лена устроилась поудобнее в его объятьях и всхлипнула.
— А я… а я просто по-глупому умерла от страха. И Сергею не успела сказать, что люблю его… И даже… представляешь, мне восемнадцать лет… было… а я даже ни разу не целовалась. И вообще…
— Ты тоже погибла на войне, — покачал головой Вик. — Мы все равно все умираем на войне. На войне с самим с собой, единственной и непрерывной.
Лена только и могла, что кивнуть.
— Сергей Петрович сказал, что нашел в тебе единомышленника — ты тоже любишь Гумилева. Почему? Это нетипично для молоденьких девушек.
— Мой папа всегда его цитирует… К месту и не к месту.
— А вот я его как-то… не того… Вот Пушкин — другое дело. Но все-таки… Знаешь, у Гумилева, среди прочих, есть такие слова…
Вик сделал секундную паузу и произнес без особого выражения, так, как если бы просто продолжил реплику собственными словами:
— А когда придет их последний час, Ровный красный туман застелет взоры, Я научу их сразу припомнить Всю жестокую, милую жизнь, Всю родную, странную землю И, представ перед ликом Бога С простыми и мудрыми словами, Ждать спокойно Его Суда.Последние слова повисли в воздухе. Лена не могла бы сказать, что что-то поняла. Ей было сейчас слишком плохо, чтобы еще и стихи воспринимать. Но, так или иначе, ритм успокоил ее. Кажется, Вик имел удивительную силу влиять на окружающих. Это от природы или с возрастом пришло?
— Радуйся, Лена, — мягко произнес он тем временем. — Твой приговор уже произнесен. Ты больше не слабая и не беспомощная. У тебя есть все, чтобы стать сильной. Возьмешь ты эту силу?
«Я только хочу быть с Сергеем… — хотела сказать Лена. — Не нужно мне ничего, ни магии, ни… в общем, ничего не нужно! Только мою любовь у меня не забирайте!»
Пять лет… Она пять лет наблюдала за ним издалека, не осмеливаясь подойти, а он всегда был такой… странный. Спокойный, неуловимый… Их балконы были напротив, и она часто сидела там, с книгой, делая вид, что читает, а на самом деле наблюдая за тем, как он пишет что-то за столом у окна… Его челка всегда падала на левый глаз, а если он ухмылялся, то только левым уголком рта.
«Всю жестокую, милую жизнь… Всю родную, странную землю…»
Только теперь Лена начинала понимать, что это такое — работать душой. Работать душой — это когда все привычное (старый двор, университет, подруги, родня) исчезает, и ты оказываешься один на один с новыми людьми. А люди — это всегда только то, что ты сама вкладываешь в них. А вера — это всегда только то, на что ты сама способна.
В конце концов, хоть Вик и поддерживает ее, хоть и помогает ей, он предлагает ей жить самостоятельно отныне и впредь, полагаясь только на себя. Он предлагает ей будущее — тяжелое будущее, от которого, все же, совершенно невозможно отказаться. И значит, этот шанс она должна принять, потому что ничего другого никогда больше не будет.
А любовь… что любовь? Любовь — это еще не все. И даже не главное.
Из-за любви могут оживить себя… а могут и похоронить. И чаще — хоронят.
— Я очень постараюсь, Вик.
— Тогда попытайся еще раз. Ну… колдовать, или как это назвать еще… Я попробую помочь тебе.
И Лена снова почувствовала то тепло… ту чистоту… ту ясность…
Она будто плыла в белом молочном тумане, который поддерживал ее тысячей дружеских рук. Шепот сотен голосов, отблески тысячи солнц, которые восходили в этом мире, голос тысячи рек, смех тысячи ручьев, звон тысячи сосулек…
И все это становилось одним-единственным голосом.
«Я слишком боюсь тебя потерять…»
Лена прикрыла глаза и представила себе город — злую и нелепую игрушку, раскинувшуюся под ней. Город, который отнял у нее жизнь и все, ради чего стоило жить, но город, в котором она выросла и который должна была защищать. Под косыми лучами восходящего солнца… в серых облачных сумерках… залитый оранжевым вечерним светом… в жаркий полуденный зной… в белом сиянии снежной зимы… город. Извращение мироздания.
Ее душа тоже была извращена — перекручена, загажена… Лена знала, что пока цела, но еще напряги — порвется… Ей легко было чувствовать город.
В недрах города назревала дрожь, и Лена знала, где она пройдет.
«Сюда».
Девушка потянулась куда-то вдаль. Ее душа и душа Вика, сейчас слитые, изогнулись в едином порыве, вытянулись струной и поймали дракона за хвост.
— Иу-уха! — Лена широко раскрыла глаза и покрепче вцепилась в прозрачную чешую крылатого змея.
Кричала не она — из глаз ее по-прежнему текли слезы. Радостный вопль принадлежал Вику, который сидел позади нее, схватив девушку за пояс. Мощной гибкой стрелой Дракон Хаоса несся в небесах, вперед и вперед, свивая и развивая мощное тело.
Это было здорово. Только что она плакала — а теперь летела вперед и вдаль! Действительно, оказалось достаточно лишь принять в себя силу. Она не горевала о любви, которой не суждено сбыться, она стала действовать так, как должно — и вот результат.
— Вау, Ленка, здорово, ну ты даешь! — орал Вик, и совершенно не верилось, что когда-то он мог быть галантным корнетом девятнадцатого века. Обыкновенный восторженный мальчишка. — Вот это круто!
Прозрачная ясность. Да, прозрачная ясность — вот как она могла бы это описать. Ярость, боль и страх по-прежнему клокотали внутри нее, но это уже ничего не значило. Она была… кем? Просто сущностью. Без цели и без судьбы.