Синдром Деточкина
Шрифт:
– Не хочу поднимать шум.
– Понятно. Рассказывайте.
Он дважды качнулся в мягком кожаном кресле в разные стороны, чтобы удобнее расположить телеса, и вздохнул:
– Девчонка. Семнадцать лет. – Вызвавший колыхание щек резкий кивок указал на листок с адресом и общими сведениями. – Ее мамаша требует миллион, иначе – суд.
У меня все упало. Раскалилось. Запылало.
Почему Борисыч поручил э т о мне?
Первый порыв был вспылить, бросить все к чертовой матери и уйти, хлопнув дверью так, чтобы косяк развалился.
Я переборол этот порыв.
И тогда включились мозги. Ведь поручил же Борисыч зачем-то? Зная меня, историю моей жизни и принципы…
Мой голос почти без сознательного участия задал еще один главный вопрос:
– А… гм… действительно было?..
– Да, – обреченно кивнуло мне сытое лицо, и новые волны пробежали по отвислым щекам. – Но совсем не то, что ты думаешь.
– Попрошу не тыкать, – огрызнулся я, – мы с вами на брудершафт не пили.
Депутат проскрипел зубами, но устанавливаемые мной правила принял.
– Она… сама.
Ну да, сама. Конечно, сама. А как же. Если он – депутат… Кто бы сомневался.
– Алекс, ты… Вы… поговорите с ней. Сами все поймете.
Обязательно поговорю. Теперь не смогу не поговорить. Раз уж это дело поручили мне…
– В свои шестнадцать она выглядит как взрослая.
– Стоп, – прервал я. – Все-таки, семнадцать или шестнадцать?
– Скоро будет семнадцать, – хмуро уточнил Долгопуров. – Через пару месяцев. Но это роли не играет.
Да, шестнадцать или семнадцать – все равно, статья одна и та же.
– Миллион за вашу свободу – считаете, это много?
– На кону стоит не свобода. – Грузное тело передо мной жутко надулось и через секунду выпустило громкую струю воздуха, как кит свой фонтан. Оставалось порадоваться, что это произошло через рот. – Репутация. Я хочу, чтобы дело не получило огласки в любом случае, поэтому лучше заплатить еще и вам. Деньги в данном случае роли не играют, мне нужна гарантия конфиденциальности.
Очередным его вздохом меня чуть не смело.
Он сказал: «Репутация». Мне стало смешно. Для человека, который дорвался до безнаказанности…
Я видел, что за необходимость оправдываться депутат ненавидит меня всеми фибрами души, но сейчас он зависел от меня. Не столько от меня лично, сколько от конторы, которую я олицетворял, и это удерживало Евгения Вениаминовича в узде, не давая взорваться.
«Что сделать – решишь на месте» – сказал мне шеф. Вот и ладненько. Решу. Сам. И меры приму такие, какие сочту нужным. Наверняка, не те, что в сказочном сне мерещились напыщенному нанимателю.
Меня послали разобраться. Вот и разберусь. Закон един для всех, иначе это не закон. Об этом Борис Борисович не забывал, поручая какое-нибудь дело именно мне. А еще, как вдруг подумалось, шеф, должно быть, желал, чтобы я лучше присмотрелся к житью-бытью нервно дышавшего передо мной уважаемого человека. Народного избранника. Слуги народа.
Почему? Потому что меня шеф тоже прочил в депутаты. Народный защитник, молодой, красноречивый, интеллигентный, ничего общего не имевший с набившей оскомину прежней номенклатурой… Чем не герой для нового поколения? В моем случае даже судимость играла в мою пользу. Человек, осужденный за борьбу с преступностью… Это было круто. Ореол борца, защитника, олицетворение вечной мечты обывателя, который сам ничего делать не хочет или боится, и только ждет, что кто-то придет и сделает за него.
Вот я и пришел.
Действительно, за меня могли бы проголосовать. За мной могли пойти. Мало того, за мной уже шли.
Тогда… почему не попробовать? Ведь намного удобнее вести государственную машину рулем, чем бросая палки под колеса или присыпая ямки, прекрасно при этом осознавая, что этих ям – миллионы.
6
Выйдя от Долгопурова, я сделал несколько звонков и поехал по указанному адресу.
Деревянная восьмиквартирка сталинских времен зияла оскалом разбитых окон. Взгляд еще раз упал на листок – адрес был правильный. Осторожно ступая сквозь хлам по стервозному визгу досок, я пробился к нужной квартире.
Звонка на ней не было. Несильный стук в дверь чуть не рассыпал ее и результата не дал. Я использовал последнее средство – крик:
– Простите, здесь живет Зинаида Григорьевна Манько?
Было похоже, что дома никого нет или меня не слышат, но упорство вознаградилось: через пару минут, когда я собрался повторить воззвание, внутри послышалось приближавшееся шарканье:
– Чего надо?
– По поводу вашей дочери Оксаны, – сообщил я намного тише.
Незачем посвящать в дело посторонних.
Оказавшаяся незапертой дверь распахнулась так, будто ее ударили ногой. Обитое ромбиками дерматина полотно просвистело около моего носа. Около – потому что я успел отпрянуть.
– Ну? – Осунувшееся злое лицо глядело на меня исподлобья, словно прожигая классовой ненавистью. – Я Зинаида. И чо?
Вид за ее спиной сообщил, что здесь пили, причем пили много и долго. И часто. И не в одиночку, потому что в районе окна с засаленными занавесками поверх ящика с бельем лежали тощие волосатые ноги. Одна нога приподнялась и заскорузлым ногтем почесала вторую в районе голени. Скрип донесся даже сюда, на лестничную прлощадку.
Я вернул взор на подозрительно разглядывавшую меня собеседницу. Зинаида Григорьевна оказалась достаточно молодой женщиной, возрастом чуть за тридцать, то есть ненамного старше меня, но жизнь наложила на нее отпечаток.
– Я от Долгопурова.
– Деньги принесли?
– Нет. Меня попросили разобраться в обстоятельствах дела, и если все окажется именно так, как вы говорите…
Мне не дали возможности рассказать, какой я хороший и как собираюсь сыграть в этой партии на стороне пострадавшей.