Сирота
Шрифт:
— Мне не характер, а норму надо вырабатывать! — кричал ученик.
— Ничего! — успокаивал его Голубчик, как между собой ученики прозвали Еременко. — Привыкнешь…
Это было давно. После войны мастерскую в ремесленном не восстанавливали: на «Орджоникидзестали» была оборудована новая, с хорошими станками. «Коза», окончательно списанная по амортизационному акту, но не допущенная Еременко под копер, осталась ржаветь в ремесленном. Сначала она стояла в бывшей мастерской, а когда мастерскую превратили в гимнастический зал, ее отправили в подвал.
Оттуда она перекочевала в сарай, где и обрастала грязью и ржавчиной.
Пристыженный Шершневым, Еременко отобрал слесарные инструменты поплоше — все равно там поломают! — и хотел отправить, но вспомнил о "козе". Ее извлекли из сарая, очистили от грязи и ржавчины, смазали, и она столько напомнила Еременко о его молодых годах, что опять показалась красивой и нужной, и ему стало жалко отдавать. Но отступить не было возможности: он сам позвонил Шершневу и, будто спрашивая совета, похвастал щедрым даром. Шершнев похвалил и, конечно, запомнил.
Память у него как клещи…
Шофер, Устин Захарович и ремесленники осторожно спустили по доскам «козу» и, поддевая ломиками, втащили в сарай.
— Где же вы ставить будете? Прямо на землю? — снова ужаснулся Еременко. — Нельзя, фундамент нужен! Дело ваше, но я предупреждаю… Пойдемте оформим? — сказал он Людмиле Сергеевне. — Не репа все-таки, а станок…
Еременко и Людмила Сергеевна ушли в кабинет. Девочки, перекинувшись несколькими словами с ремесленницей, сразу же перешли на приятельский шепот и увели ее в сторону. У ребят было труднее. Они с доброжелательным интересом приглядывались к ремесленникам, те к ним, но и те и другие молчали.
— Закурим, что ли? — спросил высокий черноглазый ремесленник. — У тебя есть, Сергей?
Сергей, русоволосый паренек с широким улыбчивым лицом, такого же роста, как и Лешка, только постарше, достал пачку сигарет «Прима». Оба взяли по сигарете. Сергей протянул пачку детдомовцам:
— А может, вам не разрешают?
— Не разрешают.
— Ясно. Ну, а как вы тут живете?
— Ничего. Живем.
Разговор иссяк. Оба ремесленника старательно затягивались и выпускали дым.
— А вы токари? — спросил Митя.
— Вот он токарь, — кивнул Сергей на товарища, — а я сталевар.
— Сталевар? — фыркнул Лешка. — Разве сталь варят?
— Думаешь, только борщ варят? — Оба снисходительно, но не обидно посмеялись. — Еще как варят!
— А как?
— Долго рассказывать… и не поймешь. Приходите — покажем. На борщ не похоже, — снова засмеялся Сергей.
— А работать на нем трудно? — спросил Митя, кивая на станок.
— На "козе"?.. Плевое дело! — сказал черноглазый. — Вот у нас в мастерских станки — да! А в цеху и вовсе мировецкие… — Он тут же спохватился: — «Коза» тоже ничего, работать можно…
— Бросай, Ломанов! Голубчик идет… — негромко сказал черноглазый.
Сергей торопливо бросил сигарету и наступил на нее башмаком.
— А вам разрешают? — усмехаясь, спросил Яша. — Ясно!
Ломанов улыбнулся и подмигнул:
— Ничего, живем!
— Ну вот, голубчики, — сказал Еременко подходя, — пользуйтесь, учитесь… и берегите! Дарим мы вам с открытой душой и с открытой душой говорим: подрастете — идите к нам! Научитесь делать и инструменты и еще много чего… Желаем успеха!
— Спасибо! — сказала Людмила Сергеевна. — Только знаете, товарищи… если уж у нас завязалась дружба, давайте ее продолжим…
Правильно я говорю, ребята?
— Правильно! — поддержали детдомовцы.
Еременко, вытирая лысину и приподняв бровь, настороженно слушал: куда она гнет?
— Хорошо, если бы ваше училище взяло шефство над нашим домом и помогло нам в смысле обучения. У нас специалистов нет, а у вас — целая армия, — ласково оглянулась Людмила Сергеевна на ремесленников.
"Эка лукавая баба! — Еременко не сомневался, что посещение.
Шершнева и вся история с инструментом — ее рук дело. — Теперь примется доить!.."
— Мысль, конечно, хорошая, здоровая мысль, — сказал он. — Ну, сам я этого не решаю, поставим на обсуждение. А теперь — бывайте здоровы, до побачення!.. Давай, хлопцы, по коням!
Ремесленники взобрались в кузов, закрыли борт. Еременко попрощался с Русаковой, сел в кабину, и машина, провожаемая всем детдомом, тронулась. Шофер переключил на вторую скорость, но в воротах внезапно затормозил. Дверца кабины приоткрылась; Еременко, высунувшись, закричал высоким тенорком:
— Смазывайте! Смазывайте, говорю, всё! А то поржавеет к свиньям.
— Смажем! — смеясь, закричали ребята, замахали руками.
Ребята десятки раз пересмотрели, перещупали все инструменты и приставали к Устину Захаровичу с бесконечными вопросами. Устин Захарович, хмурый, помрачневший, отмахивался, говорил "не знаю", потом ушел совсем.
Он не любил машин. Они были сложны и непонятны. Они могли испортиться, сломаться, для них нужны были ток, смазка — и мало ли еще что было нужно. Устин Захарович понимал, что машины облегчают труд, но, по его мнению, они делают человека торопливым, легкомысленным, потому — какая же может быть серьезность у человека, если работа у него легкая! Сам он никогда не работал за станком, дело это казалось ему легким, ненастоящим, и квалифицированных рабочих он называл про себя «паны»… В сущности, из всех инструментов он по-настоящему ценил только один — свои руки. Для них ничего не было нужно, и они всегда были готовы для любого дела. Он считал, что ценность и важность работы определяются ее тяжестью, и был убежден, что настоящим делом занимается только тот, кто работает на земле…
До сих пор детдомовцы охотно трудились на подсобном участке.
Устин Захарович боялся, что с появлением мастерской участок отодвинется на второй план, а на первом будут привезенные из ремесленного «цацки», как в сердцах назвал он подарок училища.
Ребятам не терпелось пустить в ход полученные сокровища, а самое главное — пустить станок. Это оказалось совсем не просто. Нужно было поставить станок на фундамент, а никто не знал, как это сделать; нужно было достать мотор и установить, а этого никто не умел. «Коза» стояла у стены мастерской, наводя на ребят уныние. Попытки Людмилы Сергеевны заручиться помощью ремесленного не удались: Еременко говорил, что без собрания нельзя, а до начала учебного года не собрать — все разъехались… Выход нашла Ксения Петровна. Он открылся в громе и треске "драндулета".