Сиротский хлеб
Шрифт:
– Какая коммуна? Что ты плетешь?
– Я не плету. Я, проше пани, сразу все угадал. Этот вот, Малец, - он ткнул рукой в грудь Даника, - подучил их собрать деньги...
– Неправда! - перебил его Санька. - Мы не подучивали, мы денег не собирали!
– Молчи ты! - крикнул Чесик.
Он хотел еще что-то прибавить, но учительница остановила его и обратилась к Данику:
– Малец, ты купил баранки?
– Я.
– А где ты взял столько денег?
– Мама дала.
– А зачем ты это сделал?
– Пани Марья, -
Учительница покраснела и перевела взгляд на Паука.
– Пане Кароль, - сказала она твердо, с ударением, - я уже вас просила оставить меня. Это мой класс, и я сама разберусь. Малец, зачем ты это сделал?
Даник глядел ей прямо в глаза:
– У меня сегодня день рождения.
– Неправда! Он врет! - закричал Бендзинский.
– А ты откуда это знаешь, Чесь? - повернулась к нему пани Марья. - Как можно так говорить про коллегу?
– Потому что он не всем дал баранки, а только по списку. Вот по этому у Сурновича!
Глупый Санька: он не спрятал в карман, а все еще держал в руке сложенный листок из тетрадки. Учительница взяла листок и пробежала глазами.
– На больше у меня денег не хватило, - говорил Даник. - Если б мама дала больше, так я...
Пани Марья отвела взгляд от списка и посмотрела мальчику в глаза. Пристально, испытующе. Но он, как и раньше, не сморгнул.
– Так, Малец, - сказала наконец учительница, - ты у нас всегда что-нибудь придумаешь. Больше чтоб этого не делал. Даже в день рождения. Ты меня понял?
– Понял, проше пани. Я больше не буду.
– Вот и хорошо. Теперь, дети, скорей кончайте завтрак. Осталось на это, - она взглянула на часы, - четыре минуты. Идемте, пане Кароль, дело закончено. Дети - всегда дети.
...- Ну, брат Малец, - говорил Санька, - влетело б нам сегодня! Еще бы немного - ой, влетело б!..
Они шли вдвоем по улице, по которой мимо Санькиного дома Даник возвращался к себе в деревню.
– "Еще бы немного"! - все еще сердито хмыкнул Сивый. - Если б ты, разиня, спрятал список в карман, а то...
– Керовничиха добрая, - оправдывался Санька. - Она никому не скажет.
– "Добрая"! - снова хмыкнул Даник. - Она-то, может, и добрая, а Паук?
– А что тебе Паук? Ты разве не знаешь?
– Что?
– Да он же увивается за ней. За что же его, как не за это, и Пауком хлопцы прозвали. Керовничиха только туп-туп, как козочка, а этот паук за ней ползает потихоньку и паутину плетет.
Даник поглядел на Саньку. Маленький, черненький, он был на год моложе Сивого и немножко маменькин сынок.
– Эх ты, Матейко, - улыбнулся наконец Даник. - "Туп-туп, как козочка"... Тоже разбирается. Она его и на версту к себе не подпустит. Пани Марья - да станет с такой дрянью связываться. Она... да что тебе говорить!.. Ты думаешь, она ему наш список покажет? Как бы не так!
– А я тебе что говорю? - обрадовался Санька. - Ясно, что не покажет.
Когда они подходили к Санькиному дому, Матейко вкрадчивым голосом сказал:
– Давай зайдем к нам! Мама яблок даст.
– Да, "яблок"... А список отдал?
– Да что ты все! Хотел я, что ли?
– Ты не хотел... А если она его керовнику покажет?
– Не покажет. Вот увидишь! Она не любит его. Правда - девчонки говорили.
– "Говорили, говорили"... Ну, а покажет, так черт с ними со всеми вместе.
– Ну, зайдем?
– Да мне, брат, домой надо, - сказал, подумав, Даник. - Четыре все ж таки километра...
– Зайдем. Мы еще такое что-нибудь придумаем, что они... Я тебя немного провожу. До мостика, как в тот раз.
– До мостика? - улыбнулся Даник. - Ну что ж, идем.
Они вошли к Саньке во двор.
9
В феврале, когда зима начинает прихварывать оттепелями, которые съедают снег, когда петухи распевают во все горло, полагая, что вот уже и весна, "керовничиха" тяжело заболела. Ее даже отвезли в уездную больницу, а через две недели привезли назад, и пани Марья лежала дома. Ученики скучали по ней, а больше всех, по-видимому, Даник. Родного языка теперь - ни часочка, и воспитательница у них новая - худая, крикливая панна Рузя, старая дева, из тех, о которых говорят "она уже в разуме". Так ее ребята и прозвали: "Девка в разуме". Учит и неинтересно и скучно. Отметки записывает в толстый блокнот, который прячет в черную сумочку. Из всех пяти баллов она больше всего любит "три с минусом" и чуть что - ругается. От нее Даник в первый раз услышал три новых польских слова: "матолэк", "дрань" и "божий конь"*.
______________
* Дурак, дрянь и осел.
Панна Рузя чаще всего стоит у белой кафельной печки, заложив назад худые, бескровные руки в кольцах. Греется.
Однажды на рисовании, стоя вот так, она сказала:
– Нет у вас совести! Ваша прежняя учительница сколько уж времени болеет, а вы?.. Хоть бы разочек сходили проведать. Срам!
На переменке весь класс заговорил об этом. Больше всех кричала Коза, что она, коли так, сама всех поведет. И после занятий дети отправились. Растянувшись цепочкой, шлепали они по мокрому снегу лаптями, сапогами, ботинками, перебрасывались снежками, кричали. Казалось, вся улица уже знала, куда они идут.
– Не бойтесь, - говорила Коза, - пана керовника теперь дома нет. Он еще занимается в седьмом. У них физика.
Керовник жил в глухом, "свином", как говорят, переулке у того безрукого дядьки, который даже зимой носил старую летнюю фуражку царского железнодорожника.
Дядька встретил их у порога, заставил еще на дворе почистить веником ноги, а потом уже сказал:
– Тихонько, по-хорошему надо, без гама. Пани больна. Ну, что же вы? Постучите в дверь, и все. Боитесь? Эх вы!