Сиверсия
Шрифт:
Лавриков сменился после дежурства и, стоя на остановке, соображал, как быстрее добраться домой. Служебный «Соболь», увозивший со смены ребят, ушел без него: уж очень тщательно Сомов разъяснял ему должностные обязанности командира взвода спасателей, временное исполнение которых на время отпуска Хабарова поручили ему.
– Женя, садись!
Лавриков немало удивился, увидев машину Хабарова и Алину за рулем.
– Привет, солнце!
Он неуклюже чмокнул Алину в щеку.
– Саня где?
– Улетел
– Когда?
– Сегодня.
– Зачем ты его отпустила?
– Он меня не спрашивал. Умер его старый знакомый, у которого мы гостили в тайге. Саша полетел его хоронить.
– Черт! Не надо было его отпускать! Где он теперь? Где его искать?
– Женя, хоть ты объясни мне, что происходит?! Саша творит не пойми что, брат молчит, ты – туда же!
Лавриков отчаянно махнул рукой.
– А-а-а, пропади всё! Опять я – крайний! Умирать он полетел! Понимаешь?!
Алина кивнула. Лавриков притих, ожидая бури эмоций и потока слез. Вдруг она улыбнулась и очень буднично сказала:
– Съезди со мной в автосервис. Саша сказал, нужно посмотреть подвеску, заменить тормозные колодки, отремонтировать стояночный тормоз и резину поменять.
– Алина, ты меня слышала?
– Женя, с ним все будет хорошо. Беду я бы чувствовала.
– Когда обратно, командир? – пилот вертолета Миша Данилов пытался перекричать шум двигателя и стрекот лопастей.
– Чего? – переспросил Хабаров.
Он надел наушники и щелкнул тумблером внутренней связи.
– Когда обратно, спрашиваю?
– Не знаю пока. Я тебе со спутникового позвоню.
– Номер не потеряй! Вот она, твоя избушка! – Данилов показал пальцем вниз. – Знахарь здесь живет. Я к нему людей вожу. Мертвого, говорят, поднимет! Ты зачем к нему?
– Помер он. Надо похоронить.
– Жалко! Приготовься, садимся.
Ми-2 завис в полуметре от земли, взбивая лопастями снежные вихри.
Хабаров бросил в снег здоровенный рюкзак, потом спрыгнул сам, увязнув по грудь в сугробе, и дал отмашку.
Взревев двигателями, вертолет резво пошел на взлет. Еще минута, и оранжево-синяя винтокрылая машина МЧС исчезла из виду, нырнув за гребень тайги. Еще какое-то время было слышно ее затихающее стрекотание, потом тайгу вновь укутала девственная тишина.
Искрясь на снегу мириадами зайчиков, солнце задорно било в глаза. Хабаров невольно щурился, осматривая окрестности. Потом он взял за лямку рюкзак и, волоча его за собой, утопая по грудь в снегу, стал пробираться к стоявшей у опушки избушке. Небольшое расстояние метров в сто пятьдесят он преодолел часа за полтора и, несмотря на мороз, порядком взмок.
Пробираясь по непролазным сугробам, он то и дело всматривался в убогое среди кедрового величия человеческое жилище и тщетно старался уловить признаки присутствия живого человека. Не было ничего, что бы свидетельствовало об обитаемости таежной избушки. Нервный озноб пробегал по спине, заставляя идти возможно быстрее.
Подобравшись ближе к жилью, Хабаров увидел расчищенную от снега площадку у входа. Выбравшись из двухметрового сугроба, он рухнул на нее практически без сил.
«Слава богу! Митрич, ты живой!» – прошептал он.
Хабаров лежал на снегу, тяжело дыша, раскинув руки, глядя в голубое морозное небо, и улыбался.
Избушка была до крыши обрыта снегом. От площадки перед домом были расчищены дорожки-тоннели к сараю и колодцу, а еще в сторону тайги. Снег на бортиках был выше человеческого роста.
Переведя дух, Хабаров поднялся и потащил рюкзак в дом.
После яркого полуденного солнца в темноте избушки невозможно было что-либо рассмотреть.
– Митрич! – позвал с порога Хабаров.
Никто не ответил ему. Хабаров щелкнул зажигалкой и смог разглядеть в дальнем углу темную человеческую фигуру.
– Митрич?
Но фигура не шевельнулась.
Хабаров зажег стоявшую на столе самодельную свечу и осторожно, боясь наступить на лежавшие на полу книги, пошел к человеку.
Старик сидел, подобрав под себя ноги, как это делают йоги, его спина была идеально прямой, а голова слегка запрокинута назад, руки раскрытыми ладонями вверх лежали на коленях, большие и указательные пальцы обеих рук были сомкнуты в кольцо. На нем были черные свободные штаны и черная китайская рубаха-балахон. Старик сидел с неподвижным, будто каменным, лицом и широко раскрытыми, словно от ужаса, глазами.
Хабаров легонько дотронулся до него. Это не произвело никакого эффекта. Он потрогал пульс на шее и с облегчением вздохнул.
– Митрич, черт бы тебя побрал с твоей медитацией!
Хабаров сел рядом и стал ждать.
Неверным, блуждающим взглядом он принялся равнодушно рассматривать комнату с бревенчатыми, увешанными пучками трав стенами, более чем скромную постель, ворох старинных книг, нехитрую посуду в самодельном стенном шкафчике в углу, висевшую на лосиных рогах шубу и свою старую гитару, наконец, самого Митрича.
Старик сильно сдал. Его тельце было сухим и маленьким, а лицо похожим на сморщенное печеное яблоко. От лица исходил неизъяснимый свет. Наверное, так светится доброта.
Свеча скоро догорела, и свет поглотила тьма. Хабаров закрыл глаза и стал слушать тишину. Он сидел так какое-то время, потом поднялся и, морщась от боли в затекших от неподвижного сидения ногах, вышел на улицу. Солнце клонилось к закату.
«Странно, я что, проспал полдня?» – догадка казалась нелепой.
Хабаров вернулся в дом, запер на ночь двери на засовы. Внезапная, пронзающая всё нутро боль сбила его с ног. Он беспомощно рухнул на колени посреди избушки, завалился на бок, сцепил до скрежета зубы, чтобы подавить вырвавшийся из груди стон, и потерял сознание.