Сиверсия
Шрифт:
– У колодца и напьешься!
– Завтрак тоже отменяется?
Старик накинул на плечи потрепанный рыжий козий тулуп и больше ни слова не говоря пошел на улицу.
Морозный, хрустальный воздух бодрил. Солнце светило во все лопатки. Кедры что-то шептали, помахивая пушистыми зелеными лапами. На белоснежном девственном снегу вновь играли, шалили, гоняясь друг за дружкой, переливаясь всеми цветами радуги, ошалевшие блики-зайчики.
Недалеко, на опушке, выводил свою нехитрую дробь дятел, а возле бани, на сирени, росшей здесь, в тайге, не привычным кустарником, а высоким крепким деревом, суетилась, перебираясь
Белка была пепельно-серая, как раз под цвет коры. Пушистый хвост и голова были черными. Черными были бусинки-глазки и кисточки на серых закругленных ушах. Только на брюшке виднелось продолговатое белесое пятнышко.
– Ты смотри-ка! Не боится! – глядя, как проворно белка стала спускаться до высоты человеческого роста, с изумлением сказал Хабаров.
Митрич протянул ему несколько кедровых орешков.
– Думаешь, подпустит?
Хабаров медленно пошел к дереву, стараясь, чтобы движения были плавными, протянул раскрытую ладонь с орешками белке. Зверек метнулся назад, на короткое время укрылся в густых ветках кроны, потом несмело начал спускаться. Хабаров терпеливо ждал. Наконец передние лапки невесомо коснулись ладони Хабарова, затем упор стал более прочным, и Хабаров ощутил и холод лап зверька, и острые коготки. Торопливо белка брала орех за орехом, пока ладонь не опустела. То место, где только что были орехи, белка понюхала черным крохотным носом и отправилась назад, в верхотуру кроны, где, устроившись между двух широких веток, стала неторопливо пережевывать запас.
– Господи, радость какая! – невольно воскликнул Хабаров.
Счастливо улыбаясь, он неотрывно смотрел на белку.
– Митрич, а чего ж она не рыжая?
– В Москве у тебя – рыжие. Это маньчжурская белка. Мало их осталось. Люди почти всех истребили. Ну, идем, идем…
Колодец был рядом с баней, добротной, срубленной из полуметровых в диаметре кедров.
– Багор в предбаннике возьми, ведра. Хотя… Багром-то тебе без сноровки не достать. Крюк возьми там же. Воды наносишь две бочки, что у печки. Дров наносишь в сенцы. Пусть лежат, сохнут. Легче будет растоплять. Да не ленись! Две поленницы сложи. Под крышу чтобы. Ель да сирень не бери. Они больно трещат, а тепла нету. Их летом в костер. Отличить-то сумеешь?
Хабаров улыбнулся обстоятельности деда.
– Торопись с делами-то. Погода меняется. К вечеру пурга будет.
Хабаров посмотрел на небо. Солнце по-прежнему светило ярко, и на небе не было ни единого облачка.
– Это ты по своей спине определил?
Дед покряхтел, опять потер спину.
– И по спине тоже. Ну-ка послушай…
Он поднял вверх указательный палец и так замер, прислушиваясь.
– Слышишь?
– Что?
– Птиц слышишь?
– Кроме дятла? Н-нет…
– На солнце смотри. Оно не такое уж яркое. Точно матовое.
– Солнце как солнце, – сказал Хабаров и от яркого солнечного света громко чихнул.
– Ветер изменился. Ветер вчера какой был?
Хабаров на секунду задумался.
– Южный, – это он отметил для себя автоматически, когда шел к избушке Митрича.
– А сейчас северо-восточный. Ветер пурги.
– Как ты определил? Тихо же. Ветра нет.
Старик взял Хабарова под руку, указал на белку.
– Видишь? Она носом на ветер смотрит. Ветер скользит по шерстке, и ей не зябко. Сядь она к ветру боком или задом, ветер поддувал бы ей под шерстку, ставил бы ее дыбом, белке было бы холодно.
Хабаров обнял старика за плечи.
– Сколько знаю тебя, не перестаю удивляться… Ладно, иди в дом. Замерз, наверное. Я все сделаю.
Митрич покладисто кивнул и, держась за спину, шаркая по дорожке обувкой, поплелся в дом.
Багром на длинной деревянной жерди Хабаров принялся разбивать лед в колодце. Лед был толстый. От каждого удара по нему расходились радиальные трещины, но поддавался он медленно.
Ведром Хабаров выловил куски льда, и на поверхности воды осталась только мелкая ледяная крошка. Потом двумя закопченными на костре ведрами он стал носить воду в избушку, постепенно наполняя стоявшие у печи дубовые бочки.
Наносив воды, Хабаров пошел за дровами. С березовых поленьев он надрал бересты, поленья сложил в топке аккуратной клеткой и, подсунув под них бересту, поджег.
– Чувствую, дымком потянуло… – донесся с печи голос Митрича.
– Дрова сухие. Скоро будет тепло. Пойду, в сенцы дров наношу.
Необычная для него, городского жителя, работа отвлекала, ни о чем не думалось, кроме того, что он должен сделать сейчас, в эту самую минуту. Но работа закончилась, и мысли-страшилки опять полезли со всех сторон. Хабаров поймал себя на том, что прислушивается к организму и пытается уловить признаки очередного страшного приступа, наподобие того, что свалил его вчера. Он нащупал в кармане таблетки, которые дал ему Тасманов для снятия болевого синдрома, он даже достал коробочку, но, повертев в руках, сунул назад в карман.
– На, отвару выпей, – Митрич протянул ему с печи теплую кружку со снадобьем.
– Пожрать бы сначала, – сказал Хабаров и пошел к своему рюкзаку, стоявшему под вешалкой. – Работа на свежем воздухе сделала меня жутко голодным! Давай, слезай, сегодня я угощаю! Постой, что такое?
Хабаров в недоумении вытащил из рюкзака полушубок и пару валенок Митрича.
– Сегодня среда. День очень сильной энергетики. Голодание по средам – самая полезная штука. Пей отвар. Больше сегодня ты не получишь ничего.
Хабаров бросил рюкзак и вещи на пол.
– Зачем ты со мной, как с желторотым пацаном? А?! Зачем унижаешь меня? Со мною можно говорить. Го-во-рить! Понимаешь? У меня есть уши, чтобы слышать. У меня есть мозги, немного, правда, но есть, чтобы соображать. У меня есть воля. Я могу себя заставить. А ты… Ты…
Хабаров врезал кулаком о дверной косяк и, обидевшись, хлопнул дверью.
По маленькой расчищенной от снега площадке возле дома он нервно ходил туда-сюда.
– Ты же хотел уединения? Вот тебе уединение! По самые уши! Хотел тихо уйти? Уйдешь! «Приезжай меня хоронить…» Педагог – целитель, хренов!
Он обернулся к избушке и погрозил кулаком.
В клинику к брату Алина приехала без предупреждения, чтобы наверняка. Ссылаясь на занятость, Тасманов отказывался общаться с нею по телефону, дома она его застать не могла, и продолжались эти прятки четвертый день.
– Алеша, нам надо поговорить!
– Привет, сестренка! Это совершенно невозможно. Прости.
– Я никуда отсюда не уйду!
Тасманов только что вышел из операционной. На нем была светло зеленая униформа, спереди и сзади обильно пропитанная потом.