Сиверсия
Шрифт:
Хабаров повернулся и быстрым шагом направился к брошенной у въезда на мост машине.
Тасманов укрыл ее пледом, взял из рук чашку с выпитым чаем, куда подмешал снотворное.
– Тебе надо поспать, сестренка. Утро вечера мудренее.
– Не мудренее, а мудрёнее, Леша, – зябко кутаясь в плед, сказала Алина. – А ты чего решил зайти? С Томочкой поругался?
– Есть немного, – соврал Тасманов.
– Помиритесь. Она у тебя замечательная.
– Я у тебя
Алина на секунду задумалась.
– Тебе Саша звонил, да?
– Не звонил. А что случилось?
– Дай мне еще одно одеяло. Мне все время так холодно. Потрогай лоб. Температура?
– Нет, – ответил Тасманов, проверяя лоб, а затем и пульс Алины. – Сердечко частит. Может, стресс…
– Мне было так же холодно, когда ты сказал, что в подземельях среди заложников и спасателей Саши нет. Потом он пришел ко мне в больницу, и вдруг сразу стало так жарко…
Алина зевнула, закрыла глаза.
– Поспи. Все будет хорошо.
Очень ясно, в цвете, Алина видела, что бежит по заснеженному полю к реке. Морозный воздух перехватывает горло. Тело коченеет от стужи. Ноги вязнут в глубоких сугробах. Бежать нету сил. Хриплый стон вырывается из горла. Он переходит в душераздирающий крик, когда она видит падающую с верхотуры моста машину. Точно безумная, она из последних сил бросается туда, к нему, на место падения. Искореженная, собранная гармошкой дверца джипа податливо отворяется, и его безжизненное тело падает ей прямо на руки. Она прижимается своей мокрой от слез щекой к его колючей окровавленной щеке, судорожно глотает слезы…
Теперь черная река разделяет их.
Хабаров стоит по колено в снегу. Его волосы треплет метель. На нем строгий черный костюм, белая рубашка с застегнутым воротом.
Она кричит:
– Саша! Ты как там оказался? Тебе же холодно!
Он грустно улыбается.
– Уже нет.
– Я… Я сейчас переберусь к тебе. Подожди. Ты только не уходи! Здесь где-то должен быть брод или лодка…
– Нет! – он делает протестующий жест. – Тебе нельзя сюда! А… а… я должен остаться.
– Не гони меня!
– Оставь меня. Так мне будет легче. Есть моменты в жизни, через которые человек должен пройти один. Сам. Понимаешь? Ты поможешь мне, если я буду знать, что ты не будешь жалеть и плакать обо мне. Ты сделаешь это ради меня: не будешь жалеть и плакать?
Она все-таки нашла брод. По скользким камням все-таки перебралась на ту сторону. Она крепко взяла его за руку, потащила назад, за собой.
– Нет, нет, нет… – шептала она, как молитву. – Нет! – сквозь слезы кричала она. – Господи, не-е-е-ет!
Его лицо, его фигура, его рука, крепко сжимавшая ее руку, исчезали, просто растворялись, рассеиваясь в светло-сиреневый туман. Такой туман увековечил в своих полотнах Клод Моне.
– Лина! Линочка, успокойся! Все хорошо. Это – дурной сон! Посмотри на меня. Лина, посмотри на меня! Все хорошо… – Тасманов испуганно тряс ее за плечи. – Все будет хорошо! Это сон!
От ее взгляда, скорбного, строгого, чужого мурашки побежали по спине Тасманова.
Алина упрямо качнула головой.
– Это не сон, Леша…
Хабаров запустил мотор, погонял его на разных оборотах и резво сдал назад, обеспечивая место для разгона.
Теперь между быть и не быть немногим больше двухсот метров. Он отпустил сцепление, вжал в пол педаль газа и устало закрыл глаза. Больше не было страха, не было боли и его тоже не было…
Алина с силой оттолкнула Тасманова, бросилась из дома на улицу.
Она бежала через поле к реке. Ее босые ноги тонули в глубоком снегу, но догнать ее было невозможно.
– Не смей! – кричала она. – Тормози! Не смей!
Полными ужаса глазами Хабаров видел, как по мосту, навстречу летящей к пропасти машине бежит она – любимая, единственная, родная.
Еще мгновение – и машина собьет ее.
Но еще до осознания такого исхода он автоматически делает то, что должен: уводит руль чуть вправо, резко, очень резко срывает ручник и крутит руль влево, чуть обозначив направление, машину разворачивает, он выжимает сцепление, включает первую, разворот на сто восемьдесят градусов почти закончен, он отпускает ручник и возвращает руль в исходное положение, бросает сцепление и – газ в пол…
Он сидел в оцепенении, тупо глядя перед собой. У него была стопроцентная уверенность в том, что вот сейчас в машину сядет она или не сядет, а просто подойдет к его дверце, откроет ее и…
Хабаров нервно кусал губы, тщетно подыскивая, как бы оправдаться.
Но ее почему-то не было.
Он открыл дверцу, вывалился из машины.
Джип стоял в полуметре от обрыва.
«Она же бежала ко мне над пропастью! Это она спасла меня… Ее любовь…»
Хабаров привалился спиной к колесу.
Ветер рвал его волосы, швырял колючие льдинки снега прямо в лицо. Он сидел не шевелясь, пытаясь почувствовать, уловить признаки возвращавшейся к нему жизни.
Утром она провожала его в аэропорт.
– Саша, можно я полечу с тобой?
– Алина, отпусти меня…
– Если ты полагаешь, что разница в девять часовых поясов поставит твои мозги на место, изволь!
– Спасибо тебе.
Она порывисто обняла его.
– Возвращайся скорей!
Он был холоден. Он подхватил сумку и, не оглядываясь, пошел к самолету.