Сияние Каракума (сборник)
Шрифт:
А просительница уже бормотала слова благодарности, совала мне узелок с деньгами.
Я руку отдёрнула, точно обожглась, затрясла кистью. Вместо растерянности злость появилась.
— Уходите, — говорю, — тётушка Патьма, пока не поздно!
И выложила ей всё, что думаю о таких, которые ловчат да выгадывают, когда народ все силы кладёт, ничего не жалеет для борьбы с немцами.
Она тоже разозлилась.
— Знаем вас таковских! С виду честней честного, а под одеялом мёд с пальцев слизываете. Почему ваш Кепбан не в армии? Надеешься, люди не знают? Люди всё знают, милая, от них волосинку
Подхватила она свой злосчастный узелок и убралась восвояси. А я задумалась, подперев щеку ладонью. С Кепбана мысли к Тархану перекинулись: где-то он, бедняга, мается в чужих краях, двух строк не напишет, может, в живых уже нет, как внука дедушки Юсупа-ага, которому недавно похоронка пришла…
Потом про Айджемал подумалось. Не ладилась у нас с ней настоящая дружба. Не лежало к ней моё сердце — и всё тут. Почему не лежало — кто его знает. Я даже пыталась пристыдить себя за такое отношение к ней, да что толку.
Зато с Найле мы сразу нашли общий язык, словно с малых лет вместе бегали, кулпаками [6] в одно время трясли. Общительная она была, эта краснокудрая татарочка, весёлая, жизнерадостная и окружающих своей энергией заражала. Возле неё дышалось как-то легче, не то что рядом с моими стариками.
Найле заглянула в дверь, и я вздрогнула, словно она мысли мои подслушать могла.
— Сидишь? — осведомилась она. — О судьбах человеческих размышляешь? Жаль, Родену на глаза не попалась — он бы с тебя своего «Мыслителя» изваял.
6
Кулпаки — ритуальные косички на выбритой голове маленьких девочек.
— Кто такой Роден и что ему здесь нужно? — сказала я. — Пусть приходит и ваяет, могу ещё в такой позе посидеть.
— Поздновато спохватилась, душенька, — засмеялась Найле, — лет эдак на пятьдесят пораньше бы.
Она помахала рукой и исчезла. Тук-тук-тук! — простучали в коридоре каблучки её изящных сапожек. И сразу же в комнату вошёл Кемал-ага, насквозь пропылённый жёлтой лёссовой пылью. Едва переступив порог, задал свой неизменный вопрос:
— Новости есть?
— Нет новостей, — ответила я.
Он устало сгорбился на табуретке, постукивая насвайкой [7] о ладонь.
— Все колхозные земли нынче объехал. Так устал, что ты, Алма, представить себе этого не сумеешь.
Я посочувствовала.
Он тяжело вздохнул.
— Дел столько, что голову почесать некогда, а их всё подкидывают да подкидывают. Военную учёбу, говорят, налаживать надо. Как её налаживать, неизвестно. А надо. Понимаешь?
— Понимаю.
— В том-то и дело. Я, брат, тоже понимаю, да легче от этого не становится. Помогла бы, а?
7
Насвайка — наскяды, маленькая высушенная тыквочка, в которой носят нас — жевательный табак.
— Скажете,
Он поинтересовался, что я имею в виду, и услышал мой чистосердечный рассказ о «визите» Патьмы-эдже.
— Боюсь её, Кемал-ага, — откровенно призналась я.
— Вздорная баба, — согласился он. — К докторше всё время придирается, слухи дурные распускает. Она, видишь ли, знахарка, лечила людей травами да наговорами, пока Найле у нас не было, а теперь считает, что та практику у неё отбила, клиентов. Мзду любит пуще сахарного бараньего рёбрышка, жадная не хуже твоего свёкра. Но ты не бойся, дура она.
— Ну да! — сказала я. — «Не бойся»! Почему же говорят: «Корову опасайся спереди, коня — сзади, а дурака — со всех сторон»?
Он сверху вниз крепко провёл ладонью по лицу, как бы снимая с него паутину, поднял на меня усталые, потухшие глаза.
— Не бойся, говорю. Думаю, и Баллы её и Кепбан скоро из общего солдатского котелка хлебать будут. Лишь бы живы остались. А вот Мялика нашего уже не увидим.
— Почему? — не поверила я. — В сельсовет никакого извещения не приходило!
— Было извещение, — подтвердил Кемал-ага свои слова, — было… Пошчи жене Мялика отдал его.
— Но ведь дядю Мялика совсем недавно мобилизовали! — стояла я на своём. Мне трудно было представить сиротами чудесных озорных мальчишек соседа, вдовой его молоденькую хохотушку-жену.
— Никто не знает, где его судьба прячется, — сказал Кемал-ага. — Думаем: за Кап-горой [8] , а она тебя сзади за плечо трогает — тут, мол, я, поблизости…
Он бросил под язык щепотку наса и замолчал.
Помалкивала и я, бесцельно перебирая бумаги на столе. Одни ходики тикали кособоко. Да с улицы доносились вопли неугомонных ребятишек.
8
Кап-гора — мифическая гора, точнее — кольцо гор, окружающее землю и служащее опорой небесному своду.
Кемал-ага, приоткрыв дверцу «голландки», сплюнул в печку нас, пожаловался:
— Трудно, Алма, нашим на фронте. Шутка ли — сколько земли под немцем. Жена, глупая, радуется, что у нас сыновей нет, одни девки — никого, мол, на фронт не заберут. А мне, наоборот, муторно, что нет воина из нашего рода. Самого меня не берут, хоть и просился. Сына послал бы — сына нет. Рожай сына, Алма, чтобы перед людьми не срамиться в лихой час!
Я покраснела, как маков цвет. Даже щекам жарко стало. Откуда ему известно?!
А ему, видимо, ничего не было известно, просто так, к слову о сыне помянул.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В окошко я увидела, как к сельсовету торопливо шагает Пошти-почтальон, и суеверно поплевала за ворот платья:
— Тьфу!.. тьфу!.. тьфу!.. С хорошей вестью, не с плохой… с хорошей вестью, не с плохой…
Заклятие помогло, потому что Пошчи с порога закричал:
— Письмо тебе, Алмагуль! Какой подарок мне будет за хорошую весть, шалтай-болтай?