Сияние
Шрифт:
Внезапно Регулус одной ладонью скользнул вниз и упёрся в землю за спиной Гермионы, а второй – перехватил её за талию и медленно уложил на мягкую траву, не разрывая поцелуй, который стал жёстче. Теперь они оба тяжело дышали, задыхались от ощущения такой близости, что кружилась голова. Они кусали губы друг друга, всё сильнее вжимались друг в друга ртами и целовались как в последний раз. А может, так оно и было? Гермиона чувствовала возбуждение Регулуса, чувствовала, как он вжимается напряжённой плотью ей в бедро, и от этого только сильнее заводилась, двигалась навстречу, желая ещё ближе ощутить его. Ощутить его полностью.
– Ты же понимаешь, что если мы сейчас продолжим, то я не смогу остановиться? – резко разорвав поцелуй и наклонившись так близко, что они соприкоснулись лбами,
– Не говори – испортишь, – повторила Гермиона фразу, которую услышала от него, когда пришла на сияние в первый раз, и Регулус впервые за много дней улыбнулся ей, вновь став настолько красивым, что Гермиона нетерпеливо притянула его к себе.
Она судорожно глотала ртом воздух, чувствуя, как Регулус спускается поцелуями к шее, нежно прикусывает кожу, а затем, поддев подол лёгкого платья, тянет его вверх, при этом плавно скользя по бёдрам к талии и опаляя и без того разгорячённую кожу ладонями. Гермиона привстала, помогая стянуть с себя ставшую бесполезной одежду, а затем принялась расстёгивать рубашку Регулуса, не решаясь поднять взгляд. К щекам прилила кровь, когда она стянула её с него и прикоснулась рукой к крепкой груди, ощущая кончиками пальца биение сердца.
– Ты такой… – начала она, а потом не спеша провела рукой по обнажённой коже вниз, замерев у пояса брюк.
– Не говори – испортишь, – с рыком перехватил он её запястье и вновь повалил Гермиону на землю, накрывая ртом ставший невероятно чувствительным сосок.
Гермиона охнула и выгнулась в спине, чувствуя, как восхитительно Регулус ласкает её грудь, как уверенно его рука скользит по внутренней стороне бедра всё выше, а потом и вовсе касается её там, где ей сейчас было просто жизненно необходимо его ощутить. Судорожно глотая ртом воздух, пытаясь не думать о том, что Регулус стаскивает с неё бельё, Гермиона трясущимися руками потянулась к его паху, расстегнула ширинку, но вмиг забыла обо всем, когда почувствовала, как его указательный и средний пальцы скользнули внутрь, а большой – накрыл клитор. И Гермиона уже не могла разобрать, стонет ли это она или слышит чьи-то другие стоны, потому ей казалось, она сходит с ума. Просто теряет рассудок из-за его пальцев, которые так правильно, именно так, как нужно, двигались в ней, что оствалось только это пульсирующее, всё разрастающееся возбуждение, которое ещё немного, совсем немного и…
Но она не хотела этого без него. Медленно открыв глаза, Гермиона обхватила Регулуса за запястье и мягко потянула вверх. Видимо, её взгляд говорил лучше любых слов, потому что Регулус, на миг замерев, всё же не спеша вытащил из неё пальцы, но лишь для того, чтобы, наконец, войти в неё.
Гермиона громко застонала, когда он сделал это. Плавно, осторожно, продвигаясь всё дальше, так восхитительно заполняя, что казалось, вот она – самая правильная вещь на свете. Гермиона запрокинула голову и сама вскинула бёдра так, что с губ Регулуса сорвался полустон-полувздох.
– Лучше не надо, – сквозь зубы прорычал он, обхватив её лицо ладонями и вновь склонившись к ней так, что их лбы соприкоснулись, а в следующую секунду подался назад и снова вошёл до упора. И когда он начал размеренно двигаться, растягивая, давая привыкнуть к себе, Гермиона уже не различала, где кончается сияние и начинаются они сами. Она смотрела на звёздное, теперь ставшее аквамариновым небо, видела, как облака набухают, разрастаются, как и это тягучее, плавящее кожу чувство внизу живота, заставляющее её стонать сильнее, сжимать, царапать спину Регулуса, который от этого только заводился всё сильнее и начинал двигаться жёстче. Этого было достаточно, чтобы в какой-то момент Гермиона, увидев, что небо словно падает на них, тоже упала, упала в сияние. И когда её тело мелко потряхивало от разрядившегося возбуждения, от ощущения, как внутри разливается тепло Регулуса, последовавшего за ней, а голова кружилась так, что всё вокруг напоминало мелькающее, движущееся цветное марево, она сама словно стала сиянием.
Они оба стали сиянием.
День шестьдесят восьмой
Регулус никогда не умел прощаться. Расставаясь с семьёй, он не сказал и слова перед тем, как уйти. Но, с другой стороны, к тому моменту его
Гермиона целый день старалась уговорить его пойти с ними, но Флавиус отвечал твёрдым отказом. Говорил, что только после завершения одного важного дела сможет подумать о себе. И хотя они не говорили этого вслух, каждый ощущал, что этот лёгкий завтрак возле хижины Флавиуса, эти дурачества в воде и вечерний ужин у костра – всё это в последний раз.
А сейчас, когда они впятером стояли на берегу реки, в которой медленно зарождалось сияние, Регулус смотрел, как Джонатан крепко обнимает Флавиуса, смаргивая слёзы, а потом отходит в сторону, чтобы дать попрощаться Элен, которая тут же прижимается к его груди, тихо плача. То, что Элен и Джонатан решились уйти за сияние, очевидно, стало неожиданным решением даже для них самих. Просто в какой-то момент Элен сказала: «Пора», и Джо согласился, почувствовав то же самое. Словно решение Регулуса, которое поддержала Гермиона, придало им двоим не только смелости, но и уверенности, что здесь они уже сделали всё, что могли. Что они выполнили свой долг.
После Элен к Флавиусу подошла Гермиона и так сильно стиснула его шею в объятиях, не сдерживая рыданий, что Регулус почувствовал: у него самого вот-вот выступят слёзы.
Когда настала очередь Регулуса прощаться, закат плавно растворялся в голубоватом свечении сияния, пахло горной свежестью и слышались слабые девичьи всхлипы. Регулус подошёл к Флавиусу, который смотрел на него со слабой улыбкой, и остановился в нескольких футах от него, взглянув в добрые практически угольного цвета глаза. Иногда Флавиус шутил, что чернее его кожи могут быть только его радужки, и сейчас, вспомнив эту дурацкую шутку, Регулус ощутил, что нижняя губа предательски трясётся, а он сам скоро присоединится к в открытую плакавшим Гермионе с Элен. Даже Джонатан безмолвно смахивал тёкшие по щекам слёзы, не стыдясь этого.
– Эй, Рег, ну ты же не распустишь нюни, верно? – усмехнулся Флавиус, с хлопком положив ему руки на плечи, а Регулус, сжав челюсть, покачал головой и не смог вымолвить и слова, потому что в горле стоял такой ком, что ему было трудно даже дышать – не то, что говорить. – Возьми это, Регги, – внезапно достал Флавиус из кармана наглухо закрытую небольшую медную коробку и сунул её ему в ладонь, – и пообещай, что откроешь её только через сутки после того, как вы дадите мне знать, что живы. Обещаешь?
Регулус кивнул, а затем, не выдержав, крепко обнял Флавиуса, прижимаясь щекой к его плечу.
– Спасибо, спасибо тебе за всё… – еле выдавил он, ощущая, что не может просто отпустить из своей жизни его, человека, который стал ему ближе, чем отец. Он для всех них стал настолько родным, что расставаться было так сложно, будто из тебя заживо извлекают целую половину сердца, а взамен оставляют лишь воспоминания. И внезапно Регулус почувствовал, что Флавиус, который так отважно держался целый день, посмеиваясь над их скорбными лицами, тоже крепко обнял его в ответ, шепча: «Мой мальчик… Мой славный мальчик…» И Регулус не видел, но знал: Флавиус так же безмолвно плачет, пока сияние медленно топит закат в реке и в конце концов заполняет собой небо, сливающееся с водой.