Сияние

Jane Evans

– Убирайся прочь, сволочь! Убирайся!

И он отшатнулся, сделал пару широких шагов назад, а затем побежал, что есть сил, будто это могло помочь скрыться от кошмарного чувства вины, сдавившего грудную клетку и выворачивавшего душу наизнанку. Ему было тошно от самого себя, больно от своих слов, которые крутились в голове, противно звенели, а затем трансформировались в вопросы: «Зачем ты это сделал?», а ещё: «Что ты натворил?!», и Регулус мчался прочь, иногда спотыкаясь, иногда и вовсе падая, но тут же поднимаясь и продолжая бежать.

Он сам не понял, как оказался у озера с водопадом, служившего общей купальней, и резко остановился, когда увидел на поросшем мхом валуне, покоившемся слева

на берегу, простенькое жёлтое платьице. Конечно, он сразу узнал его, ведь оно когда-то принадлежало Элен, пока та не подарила его … Гермионе.

Всё внутри будто оборвалось, и все мысли о Джеке вылетели из головы Регулуса, словно перепуганные птицы из гнезда. Он приказывал себе не смотреть, приказывал просто отвернуться и уйти прочь, но не мог. Судорожно дыша, он сжал ладони в кулаки и зажмурился до белых кругов, будто это помогло бы его и без того воспалённому воображению перестать выдумывать, вырисовывать во всех подробностях, как сейчас, стоит только открыть глаза и повернуть голову немного вбок, он увидит обнажённую Гермиону, по телу которой стекает вода, очерчивая каждый изгиб, прикасаясь к таким местам, до которых Регулус даже и не мечтал дотронуться.

Над губой выступили капельки пота, и Регулус нервно слизал их, ощущая, как больно сдавливают брюки его возбуждённую плоть, которую нестерпимо хотелось сжать пальцами. Он, должно быть, извращенец, раз способен всего через минуту после того, как едва не уничтожил человека, думать о сексе.

И эта мысль была столь чудовищна и неприятна, что Регулус невольно открыл глаза и, прежде чем успел подумать, наткнулся взглядом на Гермиону.

Она стояла всего футах в сорока, под струями водопада, вполоборота к нему и, как Регулус и предполагал, была совершенно нагая. Ничего не замечая и немного прогнувшись в спине, она с закрытыми глазами мягко массировала запрокинутую голову и еле заметно улыбалась. Регулусу казалось, вся кровь прилила к паху в момент, когда он прошёлся взглядом по женственным линиям её бёдер, когда увидел небольшую красивую грудь, которая прекрасно уместилась бы в его ладони, и почти идеально плоский нежный живот, к которому нестерпимо хотелось прикоснуться, а затем скользнуть пальцами ниже… Он не заметил, как сжал набухший член сквозь брюки, понял это лишь в миг, когда признал, что просто не сможет сдержаться, ведь Гермиона слегка повернулась в его сторону и провела ладонями вниз, по шее к груди, которую слегка сдавила, издав лёгкий, едва слышный стон, влетевший к нему в одно ухо и окончательно выбивший через другое любые понятия о приличиях и воспитании.

И Регулус, издав тихий рык, расстегнул ширинку и высвободил из белья возбуждённую до предела плоть. Он сам чуть громко не застонал, когда, не отрывая жадного взгляда от медленно ласкавшей себя Гермионы, обхватил ладонью член и слегка потянул. Чувствуя, как пот уже крупными каплями стекает со лба к виску, Регулус смотрел, как Гермиона пальцами скользит по влажной коже вниз, к животу, как одной рукой гладит себя по бедру, а другой… Чёртов свет… Другой гладит себя там, и он осознал, что ещё никогда оргазм не был так близок, а затем, так ярок, как сейчас, когда было достаточно всего пары движений, чтобы он постыдно кончил, наблюдая, как последний извращенец, за девушкой, ради которой сегодня едва не убил, а может, и в самом деле морально убил человека… Девушкой, которая сводила его с ума, которая ему искренне нравилась… Хотя нет. Которую он, похоже… любил и с которой поступил самым отвратительным образом, позволив низким инстинктам взять верх.

Видимо, не Джек был чудовищем. Регулус сам был чудовищем, которое не способно совладать с гормонами.

Он резко дёрнулся, зажмурившись, и едва не упал, зацепившись ногой за какую-то корягу, а потом заставил

себя бежать прочь, на ходу натягивая бельё и брюки. Ускоряя темп, он тщетно пытался выкинуть из головы образ обнажённой Гермионы, которую теперь хотел так, что потребовалась небывалая сила воли, чтобы не броситься в обратную сторону и не овладеть ею прямо там, под водопадом. Он снова возбуждался и снова корил себя за это, чётко осознавая, что после такого поступка просто не сможет посмотреть ей в глаза. Он просто не сможет с ней нормально разговаривать, потому что будет так сильно её хотеть, что это станет очевидно тут же, стоит лишь опустить взгляд на его топорщащуюся ширинку.

А потому Регулус следующие три дня, мучаясь стыдом и чувством вины, как мог, избегал её. Не приходил на сияние, не ночевал в хижине и не появлялся на ужинах у костра. И, несмотря на то, что ему хотелось поговорить с Джеком, у него всё же не получалось заставить себя появиться в многолюдном месте, где был риск встретить Гермиону.

Но на четвёртый день она нашла его сама в глубине леса. Нашла и сказала, едва сдерживая слёзы:

– Джек ушёл за сияние.

День шестьдесят седьмой

Гермиона ушла искать Регулуса, а нашла бутылку с огневиски, оставленную на берегу озера. И, конечно, первый, кому она об этом сообщила, был Флавиус. Он как раз затачивал перочинным ножиком сук, на котором было бы удобно жарить фрукты, и с беспокойством от странного предчувствия смотрел на алевшие облака, когда услышал отчаянный крик Гермионы:

– Джек пропал!

Они искали его целый день, во время которого прошерстили весь остров. Они обогнули каждое почерневшее от скорби дерево Мёртвого леса, утопавшего в такой же мёртвой, сухой почве, но не нашли ничего. Они проверили дно всех, даже самых мелких озёр, исходили вдоль и поперёк заросли деревьев и диких кустарников, а ещё заглянули в каждую, даже самую непригодную для того, чтобы спрятаться, пещеру.

Но тщетно.

От взгляда Флавиуса не укрылось, что болезненней всего весть о пропаже Джека воспринял Регулус, который даже после того, как все остальные сдались, продолжил поиски и вёл их до самого утра следующего дня. Гермиона не отставала от него ни на шаг, вот только, по её словам, Регулус ни разу даже не взглянул на неё. Он словно замкнулся в себе, обронив лишь однажды, что «в этом» его вина.

А потому Флавиус не удивился, когда, проснувшись, обнаружил возле своей хижины сидевшего на земле Регулуса, воспалённым взглядом уставившегося вдаль. Его щёки были влажными, и это был второй раз за двадцать лет, когда Флавиус увидел его слёзы, а затем услышал в его голосе такую боль, что сомнений не оставалось: он искренне считает, что совершил нечто ужасное, в чём теперь раскаивается.

– Он просто шутил, Флавиус, – еле слышно говорил Регулус, – он ведь перебрал, а потому перегнул палку, а я… Я вспомнил Дороти, его «бейби Ди».

– Регулус… – с лёгкой укоризной протянул Флавиус, покачав головой.

– Я хотел его задеть. Хотел, чтобы он почувствовал, каково это…

Облако плавно отплыло в сторону, обнажив яркое кровавое солнце, и Флавиус мысленно проклял его. Но Регулус, поморщившись не то от луча, упавшего на лицо, не то от боли как ни в чём не бывало продолжил:

– Каково это, когда затрагивают что-то столь важное для тебя, что ради этого ты готов убить. Но я не подумал, что… задел в нём то, ради чего он готов умереть.

Воцарилось такое молчание, что все звуки, издаваемые природой, казались оглушающе громкими, и Флавиус подумал – пора.

– Какой же ты глупый, Регулус, – вздохнул он, положив руку ему на плечо. – Ты в самом деле уверен, что Джек погиб?

Регулус замер, а затем медленно поднял на Флавиуса изумлённый взгляд.

Флавиус слегка улыбнулся.