Сияние

Jane Evans

Флавиус мог поклясться: даже Джек оторопел от этого зрелища и побоялся сказать хоть слово.

Когда Гермиона, моргнув, всё же сделала маленький шаг назад и, стушевавшись, принялась быстро собирать коренья с земли и складывать обратно в деревянную чашу, а Регулус неловко засунул руки в карманы и, ни на кого не глядя, побрёл прочь, Джек всё же произнёс, глянув на Флавиуса:

– И что это было, а?

– То, чему мы не должны мешать, – тихо отозвался он и, прищурившись, посмотрел с тенью улыбки вслед Регулусу.

День шестьдесят первый

Регулусу было странно чувствовать что-то, помимо злобы, которая будто въелась в кожу, забилась под ногти и пропитала поры подобно грязи так давно, что мой

не мой – всё равно не исчезнет. Да, он всё ещё злился на себя, на своё малодушие, потому что понимал: оставаться годами здесь, в мире, где ты даже не живёшь, не выход. Но и найти хотя бы немного чёртовой смелости, чтобы проверить теорию Флавиуса, Регулус не мог. Он не осуждал Джонатана и Элен, которые, в отличие от него, открыто признавали, что боятся уйти за сияние. И хотя у них не было той жизни, о которой они мечтали, поженившись в Лондоне двадцатых годов прошлого века, они всё же считали, что это куда лучше, чем пытаться найти выход, рискуя всем. Они были по-своему счастливы просто от того, что есть друг у друга, и боялись – этого не станет, стоит им только переплыть реку и коснуться сияния. Но сейчас, когда Регулус ощущал, как в нём крепло странное чувство к Гермионе, название которому он боялся дать, он хотел совершенно иного: он опять хотел жить по-настоящему. Будто тепло, которое разливалось по телу, стоило только ей оказаться рядом, обезоруживало его и растапливало злобу, даря взамен силы и уверенность, что, может быть, в словах Флавиуса есть доля правды, а в надежде Гермионы был смысл. А ведь Регулусу казалось, что после смерти Рона надежды в Гермионе не осталось. Или дело было в том, что она боялась оказаться в мире, где всё будет как прежде, за исключением одного: в нём уже не будет Рона? В любом случае с того раза, когда Гермиона впервые пришла на сияние, она больше не заговаривала о спасении.

И тогда Регулус решил завести разговор сам.

– Я переплывал её не меньше сотни раз, – лёжа на берегу и закинув руки за голову, начал он, – доплывал до места, где кончалась река и начиналось сияние. Оно слепило меня, притягивало, и в какой-то момент я тянулся к нему, но никогда не решался дотронуться.

– Почему? – тихо спросила Гермиона, повернув голову.

Регулус пожал плечами.

– Наверное, потому что в последний раз, когда я решился дотронуться до чего-то неизвестного, я умер, – горько усмехнулся он.

– Не говори так, ты всё ещё живой, – укоризненно поправила его Гермиона.

Регулус промолчал, не стал отвечать, что живым он себя чувствует только рядом с ней.

А вскоре продолжил:

– Помню, вслед за мной сюда угодила одна ненормальная, работница министерства. Та ещё была истеричка… Несколько недель изводила себя голодом, думая, что может умереть, а в итоге сошла с ума и бросилась в Арку. Флавиус не смог её удержать. Я услышал крик, но когда прибежал, было поздно. Это прозвучит ужасно, но я не слишком расстроился, когда увидел вместо неё сноп искр. – Регулус прикусил щёку с внутренней стороны и пожевал её. – Уже тогда мне следовало бы задуматься о том, что стоит всё время дежурить рядом с Аркой.

Регулусу показалось – в сиянии, в которое он всматривался уже пару часов, он в очередной раз увидел принявший очертания Сириуса дымок, который медленно ускользал всё дальше в небо и в конце концов растворился в нём.

– Я решил попробовать переплыть озеро через пару месяцев после его смерти, потому что думал: мне больше нечего терять. Но когда до сияния оставалось несколько дюймов, я внезапно ясно вспомнил, как он разлетелся на моих глазах на тысячи частиц, а я не смог этому помешать. И во мне что-то дрогнуло… Я не смог.

Регулус краем глаза увидел, как Гермиона резко повернулась к нему.

– А знаешь, что я думаю? – приподнялась она на локте. – Что все они… Все становятся сиянием.

Они и есть сияние. И, может, если оно так притягивает, в нём спасение? За ним действительно тот мир, из которого мы когда-то сюда попали? Они ведь не могут… желать нам зла.

Последние слова она произнесла несмелым шёпотом, и Регулус плавно поднялся и сел, развернувшись к ней. Гермиона смотрела на него, широко распахнув веки, и взволнованно дышала. На щеках играл румянец, губы были слегка приоткрыты, и в этот миг он видел, как на дне её глаз плещется сияние. Она была такой прекрасной, вновь такой живой, как в первые дни, когда сюда попала, что Регулус больше не смог сдерживаться.

Осторожно, боясь спугнуть, он потянулся к ней и еле ощутимо дотронулся двумя пальцами до подбородка, слегка приподнимая его. Регулус видел, как пристально Гермиона смотрит, не моргая, не сводя глаз, словно выжидая: хватит ли ему смелости, чтобы сделать ещё один шаг? Прикоснуться к губам, на которые сияние отбрасывало сиреневатый свет? Прикоснуться к сиянию хотя бы таким способом?

И он решился. Осторожно провёл кончиком языка по её нижней губе, готовясь отпрянуть в тот же момент, если Гермиона оттолкнёт. Но она не делала ничего – только замерла, задержала дыхание, глядя со смесью изумления и чего-то такого, что заставило Регулуса положить руку ей на талию и уже смелее притянуть к себе. И тогда её веки медленно опустились, рот приоткрылся, и она, наконец, ответила на поцелуй. Сначала робко, словно сомневаясь, позволено ли ей это, а затем уже уверенней, встречаясь с его языком своим, нежно прикусывая губы так, что Регулусу казалось – он свихнётся от возбуждения. Она была такой нежной, податливой, что его моментально бросило в жар, и тут он вспомнил: он же не целовался целую вечность, раз позабыл, насколько это может быть приятно. Ему моментально захотелось большего, но он чувствовал, что Гермиона мягко упирается ладонью ему в грудь, не даваяя придвинуться ближе, но при этом позволяет целовать себя, а себе – отвечать на этот поцелуй.

Он отстранился сам. Просто потому, что ещё несколько секунд – и он бы либо кончил, либо набросился на неё, а потом вряд ли повёл бы себя как джентльмен. Всё ещё придерживая Гермиону за талию и находясь в паре дюймов от её лица, Регулус смотрел на неё, на её приоткрытый влажный рот и отчаянно боролся с желанием приникнуть к нему вновь. Он слышал, как часто она дышала, видел, как беспокойно вздымалась её грудь, и практически ощущал, насколько ей самой хотелось того же, как ощущал и то, что пока она к этому не готова.

– Уже поздно, – зажав ускользавшую силу воли в кулаке, словно синицу, готовую вот-вот вырваться на свободу, Регулус неохотно отвернулся и поднялся на ноги, – а я обещал Флавиусу помочь завтра кое с чем.

– Хорошо, – чуть помедлив, ответила Гермиона, но так и не решилась поднять на него глаза. – Я посижу ещё немного здесь, а ты… Иди.

Конечно, она знала, что он врёт. Но сейчас, в момент, когда его и наверняка её мучили вопросы типа: «Что только что произошло?» – или же: «Неужели это произошло?», а может: «Правильно ли, что это произошло?», эта ложь была их спасением.

Когда Регулус уходил, он не видел, но знал: Гермиона смотрела ему вслед.

День шестьдесят второй

Гермиона ворочалась, не смыкала глаз до самого утра. Минувшей ночью было так душно, что даже прохладный воздух, врывавшийся в хижину через открытые окна и распахнутую настежь дверь, не мог хоть немного остудить её разгорячённое тело.

– У тебя жар, Гермиона, – констатировал на утро Джонатан, удивлённо отнимая ото лба ладонь. В своей прошлой жизни, по ту сторону Арки, он был целителем и работал в паре с Элен, а потому Гермиона сразу пришла к нему. – Скорее всего, завтра ты будешь здорова, но сейчас тебе бы лучше попить отваров, сбивающих температуру.