Скандинавский детектив. Сборник
Шрифт:
— Добрый вечер. — Он слегка поклонился и принял у меня пальто.
— В баре много народу? — спросил я.
— Не очень, — ответил он, подавая мне номерок. — Свободных мест хватает.
Бар был наполовину пуст. Я остановился у дверей и скользнул взглядом по залу. Знакомых не было. У стойки сидели четверо. Я занял крайний табурет. Посетителей обслуживал новый, незнакомый мне бармен. До Рождества здесь работал другой. Впрочем, того я тоже не знал. После Рождества я пришел сюда впервые.
— Виски со льдом, — заказал я.
Новый бармен был небольшого роста, узкоплечий, темноволосый. Волосы он смазывал бриолином и зачесывал назад. Глядя на него, я решил, что он с юга. У него было красивое, почти женственное лицо. На белой куртке темнело большое свежее пятно, на месте сердца, только с правой стороны.
Бармен поставил передо мной виски, и я стал прихлебывать его небольшими глотками. Время от времени я поглядывал на экран телевизора, стоявшего на полке за стойкой. Передавали хоккейный матч. Игра была скучная и суматошная. К тому же изображение искажали помехи.
— Нельзя ли как-нибудь настроить телевизор? — спросил я бармена.
— Дело не в настройке, а в погоде, — ответил бармен. — Ничего не поделаешь…
Это произошло перед самым закрытием бара. Уже началась уборка. Я как раз допил свое виски и собирался уходить, когда в дверях появился Хилдинг Улин. Он окинул взглядом зал, сразу заметил меня, кивнул и подошел.
— Привет! Можно присесть рядом?
Хилдингу Улину было лет тридцать. Крепкий, коренастый, невысокого роста, он был красив: широкое лицо, волнистые, зачесанные назад темные волосы и седые виски. Двигался он легко и свободно. На мизинце носил кольцо с печаткой, и в любое время дня и ночи от него исходил легкий запах одеколона. Я познакомился с ним всего полгода назад. Он играл в студенческом театре и писал сатирические стихи. Его куплеты пользовались успехом, хотя свое последнее ревю он написал уже несколько лет назад.
— Поспешите, — сказал я. — Они собираются закрывать.
Он сделал знак бармену, и тот кивнул в ответ.
— Я вижу, твой стакан уже пуст, — сказал Хилдинг. — Разреши угостить тебя чем-нибудь повкуснее.
— Если вы настаиваете…
— Будешь пить то же, что и я, — решил он.
Хилдинг показал бармену два пальца, и тот снова кивнул. Потом он достал портсигар из чего-то вроде змеиной кожи и протянул мне.
— Спасибо, я предпочитаю сигареты.
Я достал свою пачку. Между тем Хилдинг вытащил толстую светлую сигару, осторожно снял поясок и обрезал кончик. Обрезал не одним движением, а сделал два косых надреза. Потом он вынул из кармана красивую позолоченную зажигалку, и не успел я оглянуться, как моя сигарета уже горела. Спрятав зажигалку, он чиркнул спичкой, дал ей как следует разгореться и лишь после этого раскурил сигару. Это был целый ритуал, настоящий маленький спектакль. У него был чрезвычайно довольный вид, когда сигара наконец разгорелась. Он с наслаждением ее потягивал, время от времени пуская клубы дыма.
Бармен поставил наши стаканы, и Хилдинг тут же расплатился. В стаканах был коктейль, лимонный сок придавал ему бледный золотисто-зеленый оттенок. Я попробовал: напиток был мягкий и крепкий одновременно.
— Гимлит? — удивился я. — Какой приятный сюрприз!
— Здесь никто не знает, как надо смешивать настоящий гимлит, — сказал Хилдинг. — То, что они называют гимлитом, — это просто лимонный сок с джином и сахаром и несколькими каплями ангостуры. Настоящий гимлит — это полстакана джина на полстакана лимонного сока и ничего больше. Это не «мартини».
— Я не большой знаток спиртных напитков, — ответил я. — Но мне кажется, это немного смахивает на «мартини».
— Это кажется не только тебе, — рассмеялся Хилдинг, обнажив ровные белые зубы. — Кстати, не думай, что к гимлиту меня приохотил Терри Леннокс. Не Терри Леннокс, а Марта Хофштедтер. — Он умолк на секунду, затянулся сигарой и заметил: — Как мало здесь сегодня народу.
— Да, могло быть и больше, — сказал я.
Мы снова замолчали. Я взял из блюда, стоявшего на столе, немного орешков.
— Как прошел сегодня следственный эксперимент? — спросил я, прожевав.
— Следственный эксперимент? — переспросил Хилдинг. — Ах да, этот милый спектакль! Ну что ж, все это было весьма любопытно. Забавный народ эти сыщики. Они все делают очень основательно и с такой трогательной серьезностью. Но в конце концов начинают действовать на нервы.
— Никаких результатов?
— Никаких,— подтвердил он.— Но, надо полагать, их никто и не ожидал. Кроме брата Эрнста, наверное.
— У него есть брат? — удивился я.
— Харалд Бруберг — прокурор. Он ведет это расследование.
Хилдинг вдруг рассмеялся.
— Вечером я провожал Марту, — объяснил он, — от филологического факультета до «Каролины». Она сказала, что Харалд Бруберг похож на тапира. Неплохо подмечено. Ведь он действительно похож. Черт меня побери, если я хоть раз в жизни видел человека, похожего на тапира!
Он наслаждался сигарой с бесконечно довольным видом.
— Лично я не думаю, чтобы Манфреда кто-нибудь отравил, — сказал он. — Уверен, он сам наложил на себя руки.
Он усмехнулся. Не успел я решить, уместна или неуместна была в данном случае его шутка в адрес Бруберга, как он снова заговорил. И на этот раз совершенно серьезно.
— Жизнь Манфреда была невероятно скучна и уныла. И в один прекрасный день ему это надоело. Ведь Анна Лиза тоже может нагнать тоску. Я бы не выдержал так долго. Но Манфред был человек долга. И он боролся до конца.
— Ну а если…— сказал я.— Кто мог его отравить?
.— Не знаю, — хмыкнул Хилдинг.— Для меня это совершенно непостижимо. — Он затянулся, посмотрел на меня сквозь маленькое голубоватое облачко дыма и добавил: — А кроме того, мне это совершенно неинтересно.
Сделав последний глоток, он допил свою порцию. Но у меня еще оставалось.
— А был ли повод для убийства?
— Насколько мне известно, не было, — ответил Хилдинг.
— Ошибаетесь, — заявил я.
Он удивился.
— Что ты имеешь в виду?
Потом стряхнул пепел с сигары.
— Ведь он был ревизором в благотворительном обществе «Бернелиуса», — осторожно напомнил я и пристально посмотрел на него. Похоже, слова мои впечатления не произвели. Он только прищурил глаза под густыми бровями и мельком покосился на меня. Но не двинул и пальцем. И ни один мускул не дрогнул на его лице.