Сказание о Маман-бие
Шрифт:
— Ханы рождаются не затем, чтобы их любили, — сказала Акбидай.
— А мы… простые смертные? — спросил вдруг Маман.
Умница Акбидай промолчала, нежно улыбаясь, отвечая ему без слов, а Аманлык уставился на Мамана с невольным удивленьем и тайной завистью.
Постепенно, незаметно юрта наполнилась джигитами, сверстниками гостей. Появились и девушки в островерхих шапочках, прилепились к Акбидай, и возник в юрте лужок тюльпанов. Расстелился дастар-хан с щедрым угощеньем.
Акбидай взяла в руки домбру и запела казахскую, протяжную, полную любовного томления и ожидания встречи песню… Акбидай была мастерицей петь. Потом пели хором девушки, потом вместе с джигитами. Казахи любят песню.
А под вечер подошли и старшие. Им так хотелось увидеть и послушать сына Оразан-батыра. Юноша этот, не успев отрастить бороды, знал и рассказывал такое, чего не изведали за долгий век белобородые. Не поверишь, а рта не захлопнешь! Чудеса! Например, он поведал про одного русского с золотой бородой и, видать, не кривил душой, говоря, что это не выдумка, истинная правда. Молодые не больно и понимали, что слышали, потому что он рассказывал не сказки, а скорей притчи, — они были не столь певучи, сколь жгучи; таковы речи не поэта, а скорей пророка.
Нужда, говорил он, нужда… Есть под нашим небом такая нужда, которую надобно почуять и уразуметь, а уразумев, ухватить, как жар-птицу, как это делал русский царь Петр под своим небом и тем возвеличил себя и свой народ. Вот какие речи говорил молодой каракалпак. Мудрость их была такова, что ее не проглотишь, а чтобы ее раскусить, надо иметь зубы.
За что, спрашивается, эту голову хотели побить камнями?..
Тепло было людям от речей Мамана. Тепло было и ему самому, как будто он намерзся, иззябся на чужбине и угрелся у жаркого родного очага. Ничего похожего не испытывал в своем ауле, в юрте Мурат-шейха. И никто в жизни не смотрел на него такими глазами, как Акбидай.
Сидели до рассвета. Не хотелось расставаться. И конечно, Маман и Аманлык остались бы еще в гостях, Айгара-бий их не отпускал. Но едва взошло солнце, прискакал на взмыленном коне гонец и, узнав, что Маман здесь, закричал от радости. Скорей домой! Скорей! Ищет Мамана Гаип-хан.
Маман прощался с Айгара-бием с таким чувством, как будто уходил из утра обратно в ночь, уходил назад в недобрый мир, без которого, однако, не мог бы и не хотел бы жить.
— У нас с вами одно солнце, одна земля, один ветер, — сказал Айгара-бий, обнимая Мамана. — Потому мы и выглядим на одно лицо и говорим на одном языке. В наших жилах родная кровь.
Акбидай сказала короче и проще:
— Приезжайте почаще.
По дороге домой, понукая коня, Маман сказал Аманлыку:
Теперь ты знаешь, отчего у человека может отниматься язык…
Аманлыка бросало то в жар, то в холод. Девушка, похожая на тюльпан, понравилась ему с первого взгляда. За минувшую же ночь он далеко ушел от этого первого взгляда… Душа его словно разломилась надвое, и половина ее отдалась Акбидай. Из песен он знал, что в одном-единственном деле самые верные друзья могут стать соперниками, а случается, что и врагами. Но Аманлыку и в голову не пришло даже пошутить на этот счет. И он не лгал, когда сказал другу — торжественно и церемонно:
— Бий-ага… я неученый… сырой человек, кормленный сырым молоком… но буду счастлив, если вы сорвете этот самый красивый цветок…
— Она тебе нравится?
— Больше всех на свете!
Маман засмеялся смущенно и радостно. В одном-единственном деле счастливые не замечают несчастных.
Дома Мамана ждало новое поручение. Оно касалось Орской крепости России на рубеже с Малым жузом.
Строительство ее завершалось. Абулхаир-хан помогал русским людской силой — землекопами, каменщиками. И того ради отложил возведение города на месте древнего Жанакента, в низовье Сырдарьи, как задумывал ранее. Послал своих мастеров и подмастерьев в Орск. А с ними повелел нарядить полсотни душ подручных — из каракалпаков.
Только что оттуда, с реки Орь, вернулся Убайдулла-султан, старший сын Гаип-хана, а также Хелует, старший сын Мурат-шейха. Они возили на работы каракалпаков. Требовалась смена, свежая партия. Вести ее к русским доверили Маману. Провожал его сам Гаип-хан.
— Ты, говорят, навострился балакать по-русски. Навострился с ними ладить. Не зря тебя казнили… Езжай, балакай, ладь. Однако держи уши торчком и упаси тебя аллах — прижать уши!
— Я русских не боюсь, хан мой, — сказал Маман.
— Не зря тебя казнили, — повторил Гаип-хан.
10
Орск стоял при впадении реки Орь в славную реку Яик. Дорога туда — долгая, как все дороги Азии: пол-тыщи верст на север через степи, голые пески и леса, пересыхающие озера и солончаки и еще двести пятьдесят две с половиной версты вдоль реки Орь, по древнему торному обжитому пути, который вел с Урала на Каспий. Версты, разумеется, с азиатским гаком…
Всю дорогу Маман думал о том, что этими же местами хаживал Бородин с караваном. Всю дорогу Маман улыбался — он шел в свою Индию, в Россию.
Жизнь в Орске была трудна, не больно сытна, совсем не весела. Работа досталась черным шапкам самая тяжелая, люди тосковали по дому. Маман не скучал. С жадностью он внимал всему новому, всему русскому, удивляя и своих, и чужих. Но он уже привык удивлять и пропускал мимо ушей и насмешки, и попреки. А со временем и тут возникла к нему зависть.
Завидно легко он сблизился с одним русским по имени — Митрий-туре, что значит — господин Дмитрий. Был Митрий-туре правой рукой царского наместника, русского хана, который обретался в оренбургских небесах.
Увидев Митрия-туре впервые, вдали, на крыльце штабной канцелярии, Маман вскрикнул радостно. Похож на купца, который не хотел платить баж, как брат родной! И толмач при нем оказался тот же самый, что был с купцом. А все-таки этот, пожалуй, поважней птица, потому что — проще… У нас ведь как: чем сановнее бий, тем спесивей. У русских — наоборот: малый начальник заносчив, как бий, а большой — самый прозой, как будто тебе ровня.
Йитрий-туре сам заговорил с Маманом, как только тот попался ему на глаза на крепостном плацу: