Сказание об Эйнаре Сыне Войны

Дьюк Александр

Наконец покончив с приемом пищи, Снорри затянул благодарность Матерям Морю и Плодородию, а Магни энергично затряс перед лицом деревянной ложкой, пытаясь поймать ее языком. Третий мудрец, сложив на животе руки и перебирая большими пальцами, смежил веки, склонил голову и с удовлетворенной улыбкой погрузился в премудрые размышления.

— Жнашит, — проскрежетал Магни, отложив непокорную ложку, — ты и ешть Эйнар Шын Войны? Я думал, ты повнушительней будешь.

— Ну уж каким родился, отец, — развел руками Эйнар и быстро их одернул, побоявшись пробить в стенах дыры.

— Я-то думал, глянешь на тебя, так штаны и обмошишь — такой ты шуровый да внушительный, — продолжал жаловаться Магни. — А ты обышный такой, так шражу и не поверишь, што ты шын шамого Войны. Но ждоровый, да.

— Питаюсь хорошо, отец, много времени на воздухе провожу.

— Да уж шлышал, — заскрежетал отставной герой, — какой ты вред нашим овшам нанеш.

— Всегда

готов отплатить и отработать любой вред, который нанес, отец, — сказал Эйнар.

— Так ты это, уж за все отплатил и отработал, сполна, значится, вот, — поспешил вмешаться Снорри с заискивающей улыбкой. — Что там какие-то овцы? Овцы-то, они новые народятся, а ежели родных на убой отправляют, грабят их… вот…

Магни со значением посмотрел на старика, и тот прекратил улыбаться.

— Жнашит, такой вот шамый жнаменитый герой, о котором штолько пешен шпели, — придирчиво изучая Эйнара, прошамкал Каменная Рука. — Да, — протянул он, — никогда б не подумал, што шам Эйнар Шын Войны нашу Отмель швоим пришутштвием поштит. Не думал, што двум героям в таком меште вштретитша Шудьбой шуждено. По мне не шкажешь, но я, жнаешь ли, тоже когда-то великим героем был, да.

— Да ты и сейчас великий, друг мой, — льстиво заметил Снорри и сник, почувствовав неприязненный взгляд. — Вот…

— Да брошь ты, — отмахнулся Магни. — Какой уж я великий? Годы не те. А в молодошти… Шлыхал обо мне, Эйнар?

— Нет, отец, — честно признался Сын Войны.

— Ну да, — неприятно усмехнулся Магни, не стесняясь пустого рта, — герои не ошень-то любят про конкурентов шлушать. Герою любо, только когда о нем поют.

Эйнар многозначительно хмыкнул.

— Обо мне, жнаешь ли, тоже пару пешен шложили, хоть я никогда жа шлавой не гналша, — похвастал Магни. — Шлыхал пешню про двух ярлов, Агнара и Бранда? Про их войну иж-жа шеледки? Так вот обо мне там тоже пелошь. «Тот дикий бершерк, што первым на штены поднялша и шотню врагов топором порубил», — нараспев прошепелявил Каменная Рука. — Это про меня, хе-хе. А шлыхал про людоеда, што двенадшать жим жемлям анов покою не давал? Тоже моя работа.

— Я слыхал, его убил Бьярнар со своей дружиной, — осторожно поправил отставного героя Эйнар.

— Ну конешно, Бьярнар, — не смутился Магни, смерив полубога неприязненным взглядом мутных глаз. — Но кто, думаешь, шамым шлавным воином в его дружине был? Шего б Бьярнар беж меня делал? Ежели б я дурака этого горяшего не ошаживал да шовет не давал, он бы не конунгом аншким штал, а обедом. Так и говорил: «Шего б я беж тебя, Магни, делал? Давай, ярлом тебя жделаю, опорой да поддержкой мне будешь». А я ему: «Н» е хошу жаднишу прошиживать, штолько ешшо шудовишш жубов не лишилошь!»

Магни издал натужный, прерывистый скрежет, будто кто-то пытался сдвинуть заклинившую створку тяжеленных стальных ворот.

— Ежели б я хотел, — сказал он, поводив по физиономии, чтобы утереть проступившую слюну, — обо мне б штолько пешен шложили, што жамушаешша шлушать. Но шлава, парень, она штука такая. Больше вреда, шем польжы от нее. Шем реже людишки тебя ужнают, тем шпокойней живетша.

Эйнар согласно кивнул.

— Да, шлавные были деньки, — мечтательно прошамкал Магни Каменная Рука. — Хорошо я так Шимшкару потряш. Где ярлы грыжутша — я там первый на штены лежу иль в гуще топором махаю. Жа Море в поход идти, так жа мной гонша шлют, наперебой жажывают. Такого гребша, как я, не шышкать было! Потому-то меня Каменной Рукой и прожвали — один мог хоть три дня кряду грешти беж уштали. На Штор-Йорде ушпевал побывать, конунгов тамошних видывал, в варангах шлужил одному пару лет. И шудовишш, конешно, видывал, жубы им бивал, и троллей иж-под моштов гонял, и дракона жа, хе-хе, хвошт ташкать доводилошь, ага! Куда ж беж дракона-то? Ежели дракона не жаборол ни одного, ты дрянь, а не герой. Ну и девок, конешно, шпашал. Ох, как шпашал! Бывало, так нашпашаеша, хе-хе… наутро хоть в воду холодную, — сально ухмыляясь, энергично указал под стол Магни, — кунай!

Снорри подхалимски захихикал. Третий мудрец пробормотал что-то сквозь сон. Эйнар выдавил из себя ухмылку. Разговор подходил к неизбежной и самой неприятной фазе воспоминаний.

— Вот помню Фриду, — начал Магни Каменная Рука, — которую великан из Деклунда умыкнул. Великана я, конешно, порубил, а Фрида так благодарна была, едва ноги унеш. А потом была Финна, которую колдун иж Гнилотопья хотел в жертву темным духам принешти. Ш колдуном повожитьша пришлошь, ушлым окажалша, жато потом неделю до родишей еённых шли, шо вшех куштов по дороге лиштва опала, хе-хе. А как-то раж угораждило меня ш Девкой меша повштешатша, Мьёлль, кажетша, жвали. Так мы ш ей боролиша, так боролиша, хе-хе… до вешера у ей ноги не шходилиша! До того мы ш ей доборолиша, што она надумала брошить дурью маятша, женитьша предлагала, хе-хе. А потом…

Эйнар тяжело вздохнул. В любой мужской компании независимо от социального положения или видовой принадлежности и особенно в той, где встречаются представители

разных поколений, рано или поздно разговор заходит о женщинах и количестве завоеванных сердец и прочих органов женского тела. Обсуждение романтических приключений, курьезных случаев, героических побегов от рогоносцев-мужей и уму непостижимых постельных подвигов подчас велось с большим энтузиазмом и слушалось куда как внимательней историй о том, как, например, в молодости кто-то уложил дюжину бандитов или как в одиночку донес проклятое кольцо в жерло вулкана, таща на себе израненных товарищей и попутно отбиваясь от напирающих сил зла. И почему-то так завелось, что именно рассказы о былом половом гигантизме должны вызывать у молодых слушателей черную зависть и комплекс неполноценности, даже если молодежь не испытывает трудностей в общении с прекрасной половиной человечества (или того вида, к которому принадлежит). И даже если молодой участник беседы вдруг поведает, ни капли не соврав, что приручил дракона, раскрыл заговор, остановив кровопролитную войну, испил из фонтана мудрости, постигнув все тайны бытия, ограбил гномью сокровищницу или одолел темного властелина, угрожавшего целому миру, все его достижения не будут иметь абсолютно никакой ценности, если вдруг выяснится, что при такой кипучей занятости он до сих пор не выкроил времени, чтобы зажать в углу и хотя бы потискать румяную девицу. И ровно наоборот: любые неудачи и ошибки, из-за которых умудренный опытом и сединами рассказчик не добился значимых высот и успехов в жизни, автоматом прощались и считались полностью искупленными, если он осчастливил дюжину угрюмых от тоски и одиночества женщин. А если его подвиги имели далеко идущие последствия — крепкие, здоровые и желательно обзаведшиеся уже своими семьями, такой герой в глазах собеседников приравнивался как минимум к герою-победителю ройберов, мечтающих завоевать Симскару.

— Да, шлавные деньки были, — повторил Магни, смахнув слезу. — Не то, што нынше. Раньше как оно было? Вот штоб ярл ярлу морду набил, повод благородный ишкали. Княжну отбить, руно жолошеное увешти, иль с благошловением, иль во шлаву богов. А нынше? Вше иж-жа жолота проклятого. Один другого обокрал — шражу в драку, никакого благородштва. Иль жа эти… как их, поэ… пои… поллитришешкие шоображения, тьфу! А драконы? Дрянь нынше, а не драконы. Какие нынше драконы, я таких раньше по дюжине до обеда укладывал. А девки? Девки нынше какие пошли? Шовшем штыд потеряли! Уштали, говорят, от проштых ребят, им шудищ заколдованных подавай, ш шветошками, ага. Шами за шудищами гоняютша. Бывает, зайдешь в логово и не ражберешь, кого от кого шпашать надо. А герои какие нынше, а? Вот в мое время боги не лежли шмертным между ляжек. Ежели героем штать жахотел, так вше шамому добывать надобно было. На блюдешке ш каемошкой никто ни шилу, ни ждоровья не подношил. Жа шлаву и богатштво шам, швоим умом, шмекалкой, жубами битша приходилошь. И ведь добывали, вот где героижм был, не то што нынше! Вот меня вжять хотя бы. У меня мамаша была проштой, папаша бондом был, а ведь я героем штал. Потому што ушердный был, не уповал на помошь родишей оттудова! — тыча пальцем в крышу, заключил Магни Каменная Рука, пылая праведным гневом.

Обычно Эйнар с пониманием и терпением относился к стариковским нападкам. Вопреки распространенному мнению, стариковские нападки не так часто направлены на кого-то определенного и не несут в себе цели обидеть кого-то, кроме безжалостного и неумолимого Времени. Это не более чем желание привлечь к себе внимание или выразить грусть, тоску по тем временам, когда было лучше. И не потому, что тогда действительно было лучше, чем сейчас, а потому, что тогда ты был лучше, чем сейчас — был моложе, сильнее, здоровее, не успел повстречаться с жизнью во всех ее проявлениях и не отхватил за наивность, глупость и несбыточные надежды. Это просто легкая зависть тому, кто еще молод и полон энергии, а жизнь протягивает ему руку и предлагает массу возможностей. Но не в этот раз. Магни Каменная Рука не ворчал, он ненавидел, и его ненависть имела конкретный объект и причину. Он ненавидел Эйнара и даже не пытался этого скрыть. Он ненавидел потому, что его собственные достижения были более значимыми, известными, их было значительно больше, а главное — их не приходилось выдумывать или записывать на свой счет чужие. Это была ненависть старика, чья уходящая жизнь была наполнена сплошь неудачами, от которых он не сумел оправиться, поражениями и мелкими, скучными и безынтересными событиями, которые присущи каждому. Это была ненависть человека, глубоко убежденного и свято верующего в то, что кто-то другой обязан своими достижениями и успехами исключительно влиянию могущественных родственников и богатству родителей, не приложив ни капли усилий. И, в конце концов, это была бессильная ненависть маленького, беспомощного человечка, который вдруг осознал, что все его слова и обличительные речи не возымели никакого действия.