Сказание об Эйнаре Сыне Войны
Шрифт:
— Спой еще, мальчик, — потеряв всякий интерес к ворчанию брата, попросила Смерть, нисколько не смущаясь посторонних.
— Я могу спеть Третьем Подвиге, о том, как Эйнар Сын Войны соловьев Сотсаэра добыл из зачарованного сада княгини альвов, — широко улыбнулся Гизур, воодушевленный успехом, и получил в ответ одобрительное ворчание.
— Нет! — твердо возразил Эйнар, предчувствуя недоброе.
— Хм, — растерялся скальд, — тогда о том, как Эйнар Сын Войны помог Отцу Кузни разжечь угасший в горне огонь?
— Н-нет, — поморщился Сын Войны. Если бы не плохое освещение, можно было бы решить, что с его физиономией что-то не так.
— Тогда, может, о том, как Эйнар Сын Войны победил короля Дикой Охоты? — с надеждой предложил Гизур. — Это не самый известный его подвиг, но вовсе не значит, что о нем не стоит петь.
— Н… —
Гизур дождался, когда пополнение в публике умолкнет при помощи вежливой затрещины соседа, а потом заиграл. Вступление было мрачным, как ненастная ночь, вязким, как размокшая грязь под ногами, и холодным, мокрым, как осенний ливень, а потом мелодия сорвалась в тяжелый галоп. Эйнар, которого потянуло в сон, поежился, встрепенулся и принялся со злостью отмахиваться от поползших к нему видений и образов, одному даже погрозил кулаком. Второй раз на один и тот же фокус Музыки он не купился. И стал просто слушать о том, как герой песни скитался дождливой осенней ночью по дорогам, где его настигла несущаяся по небу Дикая Охота, собирающая души людей. По каким-то тактично не упомянутым, объясненным туманными полунамеками причинам король сгреб героя в общую кучу и уволок в свою страну. Но герою там не понравилось. Герою не хотелось быть пленником, герою на волю хотелось. Поэтому он нагло, раскидав по пути десяток всадников Охоты, вломился в чертог короля и вызвал того на честный бой. Король, что несколько удивило Эйнара, оказался на редкость здравомыслящим и рассудительным парнем, поэтому герою сначала пришлось передраться со всей его свитой, причем, по мнению сочинителя, количество его единовременных оппонентов росло чуть ли не в геометрической прогрессии, пока они внезапно не кончились. И вот, когда вся свита оказалась в лазарете под присмотром духов милосердия, вышел и сам король, но поставил стандартное в таких ситуациях условие: если герой победит — пойдет на все четыре стороны, проиграет — сто лет увлекательных гонок по ночному небу. А еще у короля, как у всякого порядочного злодея, имелся козырь на рукаве — зачарованный непробиваемый щит Тофф. Эйнару и самому вдруг стало интересно, как герой выпутается из сложившейся ситуации, но объяснение нашлось разочаровывающе примитивное: герой какой-то хитростью разоружил короля, заставил его выбросить щит. А в финале враг и вовсе фактически побил сам себя, так как герой подобрал Тофф и закрылся им от удара. Эйнару стало обидно за короля Дикой Охоты. Любви и нежности он к нему не питал, конечно, но придурковатости за ним все-таки помнил. Однако, к чести сочинителя, песенный король все же постарался реабилитироваться, проявляя поразительную юридическую подкованность, мол, бой был нечестным, а значит, и договор соблюдать вовсе не обязательно. Но герой и тут выкрутился: просто позвал папу — сильного, мудрого, благородного, справедливого и рассудительного бога — который объявил, что в бою все средства хороши, что победа достигается умом и умением, а не числом и кулаками, и вынудил короля отпустить героя и компенсировать ему моральный ущерб. Так герой, собственно, и вернулся на землю, прихватив с собой из чудной страны зачарованный щит.
— Знаю, знаю, — сказала Смерть, заглушая своим голосом редкие хлопки и поздравления искренне благодарной публики, — все было совсем по-другому, да, Эйнар?
— Отчего же? — пожал он плечами. — Все так и было.
— Правда? — подозрительно сощурила глаза девушка.
— В точности, — предельно честно заверил Эйнар, пряча ухмыляющуюся физиономию в кружке.
В корчме между делом прибавилось еще народу. Гизур, счастливыми глазами обводя растущую как на дрожжах публику, сиял и, казалось, совершенно позабыл об островке недовольства и скепсиса в лице того, для кого он изначально собирался петь. Впрочем,
— Енто все оно, конечно, парень, хорошо, — сквозь общий шум проговорил какой-то селянин из угла корчмы. — Петь ты могешь, давно у нас певуна в Отмели не бывало, такого, чтоб приятно послухать было. Токмо чего енто ты все, парень, поешь, че один токмо и знаешь? Ты для людей че-нить сбацай, такое че-нить, чтоб душа развернулася.
— Прошу, — сидя поклонился Гизур, — выбирайте. Но только уговор, — обезоруживающе улыбнулся он, предупреждая возмущение, — чтобы песня угодила всем: и почтившему вас своим присутствием герою, и, конечно, вам самим.
Публика оживилась, зашепталась.
— А, ну енто можно. Енто мы завсегда. Тадыть давай…
— Не, — перебили из другого угла корчмы. — Другую давай!
— Да не, — возразили через стол напротив, — тож не пойдет.
— Тадыть давай…
— О! Про Девку давай, с мечом которую!
— И дуб! Про Девку под дубом давай, ага!
Резкий шум браги, рвущейся изо рта фонтаном водяной пыли, погрузил корчму в тревожную тишину.
— НЕТ! — подскочив, рявкнул Эйнар, с размаху разбивая о стол кружку.
— ДА! — сказала Смерть.
Гизур, напряженный и слегка напуганный внезапной вспышкой геройского гнева, обвел всех взглядом. Задержался на тяжело дышащем Эйнаре, на его мрачном, пугающем лице с загорающимся в глазах огнем ярости всех войн и битв Симскары. Перевел взгляд на сидевшую рядом с героем Смерть с грустным лицом и хитрой, ехидной, мстительной, демонстративно скорбной улыбкой. Она подмигнула юноше. Гизур еще раз посмотрел на окружающих его встревоженных селян, глубоко вздохнул и, топнув ногой четыре раза, с протяжным «эх», присущим человеку, который поставил на кон все, широко размахнулся, ударил по струнам и заиграл. Мелодия, льющаяся из-под озорно забегавших по струнам пальцев, была незатейливой, легкой, энергичной, бестолковой, а главное — до неприличия позитивной, заводной и приставучей. Потребовалось всего несколько тактов, чтобы в одном углу кто-то начал осторожно притоптывать, в другом — вежливо постукивать по столу кружкой, барабанить пальцами, покачивать головой. Какой-то грузный и немолодой уже селянин принялся ритмично подпрыгивать, толкнул соседа локтем в бок, приободряя его. Из кухни выглянула широко улыбающаяся хозяйка, томно вздохнула и мечтательно закатила глаза. Дверь в корчму широко распахнулась, влетевший в нее рыбак начал с порога приплясывать, безошибочно попав в такт. А потом Гизур запел, и Эйнар, обхватив голову руками, подавленным и разбитым рухнул на обиженно надтреснувшую под ним скамью.
Вообще-то песня повествовала о том, как Сын Войны изловил своего верного скакуна Раска, для чего ему потребовалась веревка, сплетенная из волос Девы меча Йордис. Только мало кто действительно (притом, что песня была самой известной и наиболее часто исполняемой) догадывался, что она об этом. Все знали ее под ставшим вполне официальным названием «Про Деву под дубом», поскольку текст концентрировался на процессе добычи для заветного аркана золотистых волос бесстрашной воительницы, страдающей от бремени девственности. Очень изобретательном и нетривиальном процессе, описанном от первого лица.
— Слушай, — уголком рта шепнула Смерть, когда публика совершенно позабыла о разгневанном герое и нескладным хором подпевала цепляющемуся рефрену, который мог вызвать комплекс неполноценности у любого мужчины, — я, конечно, понимаю, что все это было до того, как ты встретил свою Сольвейг. Не пойми неправильно, у нее много достоинств, но она известная и крайне ревнивая собственница. Как она относится к этой песне?
Эйнар опустил голову еще ниже.
— Ну а ты думаешь, почему победил ее именно я? — глухо проворчал он.
Смерть сдавленно хихикнула, приложив ладошку ко рту. Обнаглевший Гизур, громко скомандовав заведенной публике «еще раз», по новой завел ей на радость самый сочный, кульминационный куплет. Эйнар практически лег на стол, закрывая ладонями уши и тяжело колотясь о столешницу лбом. Он не то чтобы злился — ему просто было обидно. Безмозглый скальд, у которого в башке только бабочки, радуга, солнышко, зеленая травка и перманентно влюбленные распрекрасные девицы, пахнущие цветочками, физически не способен понять, что бременем девственности просто так никто не страдает.