Сказания о Дьяволе согласно народным верованиям. Свидетельства, собранные Клодом Сеньолем
Шрифт:
В кантоне Крабанэ колдун прибегает к обряду крестного знамения, который доступен каждому ученику. «Осенить крестным знамением землю в одном из мест, наиболее часто посещаемом человеком, на которого нужно навести порчу, на его излюбленной дороге; трижды плюнуть на этот крест и сказать:
„О горе имярек“,
снова трижды сделать крестное знамение, при этом каждый раз нужно плевать на него, и ждать, что несчастный пройдет по заколдованному месту».
В той же области постоянно рассказывают о другом обряде наведения порчи, который является результатом дурной привычки наших крестьян оставлять свои экскременты почти повсеместно. Достаточно, чтоб их подкараулил колдун и сразу же воткнул в «навоз» кусок железа, раскаленный докрасна на огне, чтобы вызвать смерть человека, которого хотят сглазить. Тот же обряд производится и в отношении животных, особенно на свежем коровьем навозе.
В той же области еще встречаются люди, которые умеют «околдовывать», потому что, говорят, они обладают мандрагорой. В Сен-Морис-де-Лион я познакомился со старым «Трюмо», которого в этом подозревали (это было в 1914 году).
Тетеревиное яйцо служит для наложения ужасного проклятья, которое еще практикуется в Нижней Нормандии: раздавив его, один из обломков его скорлупы наполняют капельками собранной на заре росы боярышника, потом все это подставляют под солнечные лучи. Когда дневное светило выпьет росу, указанный человек будет поражен внезапным и неизвестным недугом, который истощит его и, несмотря на все лекарства, человек медленно умрет.
Говорят, что Дьявол сумел получить у Бога некоторые скромные права, которые скорее были украдены, нежели отданы по внезапной милости. Так, например, мне рассказывали (или я прочел это в какой-то старой магической книге?), что каждая тысячная свеча, зажженная в церкви Сен-Мерри, принадлежит Сатане. Несчастный верующий, которому злой рок подает эту проклятую свечу, которую ничто не отличает от остальных, и который думает загадать желание, зажигая нормальную свечу, доживает отныне на земле свои последние часы. Их количество определяется длиной фитиля, и они истекают, когда он сгорает. Потом — ад.
Тема эта слишком хороша, чтоб я отложил ее в долгий ящик. Поэтому я сочинил главу «Тысячная Свеча».
Я люблю давать как можно больше деталей. Итак, с записной книжкой в кармане я еще раз пошел в Сен-Мерри, не для того, чтобы зажечь там свечу (я никогда больше этого не сделаю), а чтобы пропитаться атмосферой этой часовни, знаменитой своими свечами.
Меня интересует часовня Богоматери-Заступницы, которая расположена как раз сбоку от выхода в коридор, который выходит на улицу Верри. Женщина, грузная домохозяйка в фартуке, как раз приготовилась поставить скромную трехфранковую свечу, которую она только что зажгла. Я наблюдаю за ней и вижу, что она шатается наравне с пламенем. Ей не удается поставить на место свою свечу (знак благодарности или просьбы), и вскоре она поворачивается ко мне, чтобы попросить о помощи.
Ее раздутое лицо, влажные глаза и беспорядок в прическе тут же все мне объясняют: это пьяница в благодушном настроении и просит чуда в виде винной бочки.
Я приближаюсь, изучаю свечу, которую она мне протягивает, но воздерживаюсь от того, чтобы к ней прикасаться. В ней нет отверстия. Я сообщаю об этом женщине и советую поменять ее на другую, лучше отлитую.
Но только, поскольку она передает ее зажженной, я советую ей задуть пламя. Она это делает с трудом и не с первого раза. Свеча гаснет, женщина все еще жива: это еще была не Тысячная.
Она выбирает новую, более качественную, но, поскольку ей не удается ее зажечь, она просит меня. Вот так так! Мне этого совсем не хочется; а если это она! Наконец, огонь, который она подносит к свече, принимается, и у женщины получается держать свечу прямо. Тогда я спрашиваю ее о причине ее обета и понимаю, что она шатается не от пьянства, а от отчаяния. Она пьяна от горя. Эта свеча — это чтобы спасти ее дочь, которая очень плоха!
И нетвердой походкой убитой горем матери она уходит, оставляя меня погрязшим в черных угрызениях совести.
Спустя несколько минут, короткий, но сильный порыв ветра гасит множество свечей, среди которых и свеча той женщины. Я воздерживаюсь от того, чтобы снова зажечь их. Беспокойство обступает меня и оглушает, приковывая к одному и тому же месту. Наконец я выхожу из церкви.
Снаружи, на перекрестке улиц Сен-Мартен и Ломбар, толпа зевак окружила две столкнувшиеся машины. Я спрашиваю, нет ли жертв и узнаю, что была сбита только одна прохожая — женщина, которая, вроде, только что вышла из Сен-Мерри и как раз в этот момент пьяная переходила перекресток, забыв обо всякой осторожности.
Машина «скорой помощи» уже увезла ее. Никто не может точно сказать мне, погибла она или только ранена.
Обряд, который является выражением одного из самых типичных видов наведения порчи, состоит в том, чтобы воткнуть в свечу, которую следует зажечь либо дома, либо в церкви, три иголки или три булавки… Если все три упадут во время этого действа, человек, на которого нужно наслать проклятье, умрет через три дня, три месяца или три года.
В департаменте Жиронда своего врага умеют жечь на медленном огне; для этого нужно зажечь свечу в первой попавшейся церкви и в то время, пока она будет гореть, прочитать задом наперед «Отче наш», «Богородицу» и «Верую».
Есть люди, которые не осмеливаются открыто и отважно сразиться со своими врагами и которые не осмеливаются также отравить их, из боязни правосудия. Убийца заслуживает смерти, и палач отрубает ему голову.
Что же в таком случае делают некоторые негодяи? Они отправляются на поиски колдунов, чтобы те причинили зло их врагам. Когда-то колдунов сжигали живьем по приказу судей. Теперь негодяи могут делать все, что хотят, а власть имущие не вмешиваются. По счастью, не один такой мерзавец хорошенько поджарился, при том, что правосудие об этом так ничего и не узнало и не выслушало свидетельских показаний, потому что свидетели, которым бы не поздоровилось, если б они заговорили, предпочитали помалкивать.