Скажи что-нибудь хорошее
Шрифт:
Пашка начал привыкать, что в этом месте и с этой женщиной он постоянно чувствует себя неловко и вынужден вести себя не так, как обычно.
– Ну, ясно, – промямлил он.
Валюша будто начала оттаивать: глаза снова позеленели, заискрились, голос стал нежным и глубоким:
– А если ясно, помогите мне, Павел, дверь открыть. – Она широко улыбалась, как будто не было конфликта и даже непонимания. Валя прихватила пластиковое ведро с мусором, а Шило покорно, как под гипнозом, открыл для нее дверь, удивляясь самому себе.
Валюша вышла в коридор, снова притормозила и добавила напоследок:
– Если близкого человека с того света возвращаешь, работать надо, ой как тяжело работать. Если бы ты только знал, как Георгий их достает оттуда и чего это ему стоит…
Пашке очень хотелось спросить как, но Валентина уже скрылась в одном из проемов. Шило немного постоял в раздумьях, убедился, что Евгения крепко спит, и решил продолжить
Было, наверное, около трех часов дня. В такой зной обыкновенно жизнь замирала и только к вечерней зорьке постепенно обрастала звуками, топотом и запахами. Здесь все было иначе. Дом казался пустым, но будто жил сам по себе. Ароматы сухих трав, висящих в связках под потолком, смешивались с запахом меда и разносились по всем помещениям, не спрашивая разрешения. Пока Шило осторожно крался через коридор, он услышал чей-то приглушенный разговор, топот, смех и даже музыку где-то вдалеке – как будто кто-то играл на флейте или дудке, плохо справляясь с нотами на листе. Пашка целенаправленно устремился к лестнице на второй этаж. Оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что никто за ним не наблюдает, и осторожно поставил ногу на первую ступеньку. Его не покидало ощущение, что он не один. Он еще раз воровато осмотрелся. Нет, похоже, нервы сдают. Ни одной живой души. Он сделал еще девять шагов вверх по лестнице и тут услышал странные звуки, похожие на причитания вперемешку со всхлипываниями. Шило задержался на мгновение, потому что ощутил еще и запах. Странный запах, почему-то знакомый, но какой-то забытый. Он тихо-тихо, тщательно примеряясь к каждой ступеньке, чтобы не заскрипела, добрался до второго этажа. Спокойствие и полумрак царили в этой части дома. Она казалась намного больше, чем нижняя, даже солнечный свет, проникавший сквозь прозрачные занавески, терял свою мощь, превратившись в спокойное дневное освещение, целью которого было показать дорогу. Странные звуки между тем слышались все яснее. Пашка постоял несколько секунд и решил отыскать источник этих непонятных звуковых галлюцинаций. Так он добрел до массивной деревянной двери, наглухо закрытой и совершенно неприступной на вид.
Так и есть – именно из-за нее были слышны несвязные потоки причитаний или рыданий, иногда даже всхлипываний. И именно оттуда доносились дурманящие запахи благовоний или свечей. И музыка! Что это была за музыка! От нее хотелось летать и плакать одновременно, она вселяла дикий, почти животный страх и невероятное желание жить и побеждать. Пашка постоял у двери несколько минут, прежде чем решился прервать завораживающий звуковой поток, которого никогда прежде не слышал. Он осторожно надавил на дверь плечом, опасаясь, что любое неверное движение нарушит целостность мгновения. К счастью, дверь открылась легко и тихо, в образовавшийся проем хлынул яркий солнечный свет. Пашка протиснулся в щель, стараясь не создавать лишнего шума, и, отпуская по миллиметрам, закрыл за собой дверь.
Комната, в которой он оказался, была светлой, просторной и напоминала библиотеку. Огромные шкафы были заполнены книгами, названий которых Шило не знал и не мог знать. Пашка не переставал удивляться своим ощущениям. Книжного, да и музыкального трепета он не испытывал ни разу в жизни. А здесь он совершенно оробел и не понимал, где границы дозволенного. Между книжных шкафов располагался огромный стол непонятного назначения. В городском пространстве он мог быть использован как интерьерная вещь, на которую можно уместить огромное количество глянцевых журналов, фотографий в рамках, цветочных ваз и прочей дребедени. В этом убранстве стол выглядел как рабочий, интерьерный и обеденный одновременно. На нем была навалена куча книг, бумаг, стопки тарелок и чашек, сушки с маком, сахар в комочках, несколько фотографий и… компьютер!!! Этого Шило не ожидал. В такой глуши компьютеру точно не место. Он заинтересовался и подошел к объекту поближе, заодно пытаясь рассмотреть фотографии в рамках, когда вдруг услышал голос, обращенный к нему:
– Зачем пришел, Шило?
Я бы объяснил тем, которые заблуждаются, считая, что перестают влюбляться, когда стареют, не понимая, что стареют, когда перестают влюбляться! (Габриэль Гарсиа Маркес)
15. Матвей
Предсказание Ивана сбылось. После визита деда Мотя начал выздоравливать. С каждым днем дела шли все лучше и лучше, уже не так больно было делать перевязки, хотя медсестра Феня все время причитала, недоумевая:
– Как же ты, касатик мой, все это вытерпел, что за изверг тебя испорол до полусмерти… Вот бы ему самому так! Ну, не боись, все будет хорошо. Молитву прочитаю и свечку поставлю за твое здоровье. Будешь, как новенький! Раны заживут, страх пройдет, плохих людей рядом не будет. Ты вон какой у нас шустрый. Тебе
– Вот тебе, малой. Простой способ выражать мысли, если рот не работает. Так даже лучше. Мужик не должен много болтать. Пиши! – Он оставил свой адрес и телефон, пообещав помочь, если что, и растворился в неизвестности.
Матвейка решил, что Циклоп – отличный мужик, наверное, его будет недоставать в палате. Точно так же, один за другим, более или менее тепло, с Мотей прощались прочие соседи. На их место приходили новые, незнакомые, которые через одну ночь становились своими в доску. Всем нравился молчащий шустрый пацаненок, не по годам рослый и серьезный, к которому никто не приходил. Матвейка стал в больнице вроде сына полка, только бессловесного. Зато Мотя привык читать и писать. Сердобольная Феня сначала читала ему вслух, потом начала подбрасывать книжки для самостоятельного чтения – замусоленные до дыр, иногда протертые до такой степени, что слова приходилось угадывать по смыслу. Через некоторое время Мотя уже не мог представить себе жизнь без книг, он пожирал страницу за страницей, представляя себя на месте героев, раздумывая, как бы сам поступил, попав на необитаемый остров, или будучи заключенным в замок, или наткнувшись на сундук с сокровищами… Матвейка понял, что есть иная жизнь, которой он не мог узнать в своем маленьком мире – мире деда Ивана. Не имея возможности выражать мысли по-другому, он писал обо всем, чего ему хотелось бы, на листочках подаренного циклопом альбома. Сначала его фразы состояли из неуклюжих и не слишком грамотно изложенных выражений типа «кагда снимут павяски», «кто ето», «даи чаю и сахар»… Со временем он научился излагать мысли связно и даже без ошибок. Неуемное поглощение литературы сделало свое дело.
Как-то раз Феня получила записку от Матвея и разрыдалась немедленно по прочтении. Ну как она, деревенская баба, должна была реагировать на просьбу пацаненка, выраженную в следующей форме: «Добрейшая и незабываемая Аграфена, не соблаговолите ли вы сопроводить меня, покорного слугу вашего Матвея, на прогулке по территории больницы в четыре часа пополудни? Буду признателен за любое решение, но уверен, что оно будет разумным. Если вы не примете мое приглашение, ваш отказ будет равносилен моей смерти. В случае положительного решения знайте, вы спасли жизнь еще одного несчастного странника». Бедная Феня впала в ступор. Она не поняла ни слова из того, что написал пацаненок, и сама никогда не читала тех книг, которые тырила для него из библиотеки. Феня стояла добрых сорок минут перед образами с просьбой вразумить ее и научить, что Матвей имел в виду. «О, Господи, – просила она, – вразуми меня, бабу глупую, идти мне с ним гулять или не идти…»
В итоге вразумленная медсестра шла на прогулку с веселящимся отроком и получала ответы на все вопросы. Мотя просто входил в очередной книжный образ и начинал думать и разговаривать на его языке. За пару дней эта забава превратилась в милую игру, которая стала неотъемлемой частью жизни Моти и Фени. Феня в этой игре исполняла роль дешифровщика, а Матвейка сочинял депеши в разных литературных стилях и жанрах.
Мотя привык к больничной жизни – так, наверное, привыкают к любой, – он уже привык к тому, что не увидит деда (правда, причины были туманны), что теперь его самый близкий человек – медсестра Феня, что постоянная смена соседей в палате – это норма, что вообще жить в казенном месте хорошо и весело. Матвейка даже представить себе не мог, что проживание в больнице когда-нибудь может закончиться, больница стала его домом, кровом, защитой, кругом общения, школой… Мотя настолько сросся с этой мыслью, что решил для себя – обязательно станет врачом, когда вырастет. Он не понимал, что в больнице его удерживало только то, что с челюсти не сняли гипс. Рано или поздно это должно было произойти.
За день до снятия гипса в палату к Матвею зашла очень серьезная и собранная Феня. Он не привык видеть ее такой. Вообще, если честно, Мотя очень хотел бы, чтобы Феня была его мамой, такую он бы принял легко – добрая, теплая, вкусно пахнет и всегда улыбается, мало того, похоже, любит его.
– Матвейка, – строго сказала Феня, глядя в потолок. – К тебе пришли.
У Моти в животе очень сильно сжались кишки. Он схватил карандаш и написал: «Кто?»
– Твоя мать, – все так же глядя в потолок, сообщила Феня. Почему-то она стала похожа на робота, даже голос, певучий и задорный, сейчас звучал по-другому.