Скажи что-нибудь хорошее
Шрифт:
– Жень, – позвал он, боясь, что та испугается. – Жень… Ты в порядке? – Он внимательно изучал пациентку.
– Милый, мне давно не было так хорошо! – прошептала Евгения. – Кажется, я смогу сейчас взлететь. – Она говорила очень тихо, но четко. Кажется, не бредила и была совершенно адекватна.
Она вдруг подняла руки и, глубоко вздохнув, попыталась изобразить состояние полета. Но вдруг резко остановилась и уронила руки на кровать.
– Нет, – Евгения помотала головой, – пока не могу. Попробую только пройтись.
Пашка растерялся. Он вовсе не был уверен, что ей можно «пройтись». Но ее безумная радость заразила его, и он с готовностью протянул руку, чтобы Женя смогла опереться на нее. С огромным усилием Женя поднялась с кровати и попыталась сделать шаг, опершись всем весом на Пашкины трицепсы. Для него это был смешной вес, Евгения тянула килограммов на сорок,
Шило интуитивно поймал момент, когда Женя превратилась в неодушевленный утяжелитель. Он вовремя подставил руку и перехватил бездыханную женщину на оба предплечья.
– Ну вот, расхорохорилась тут, – бормотал Пашка, укладывая ее на кровать. – Будешь так себя вести – никакие кудесники не помогут, – ворчал он, нежно гладя ее по голове и в который раз не зная, что делать. Он не мог уйти, чтобы спросить об этом, но и позвать кого-то тоже не мог. Пашка сидел, боясь пошевелиться, минут десять. Женя или крепко спала, или находилась в бессознательном состоянии. Или… Пашку прошиб холодный пот. Он лихорадочно пробовал нащупать пульс на холодном запястье. Пульса не было.
– Твою мать, хоть бы кто-нибудь мимо прошел, – пробормотал он под нос и прямо рядом услышал знакомый голос.
– Что, поднялась? – Георгий стоял в дверном проеме, опираясь на палку, вырезанную из сосны и отполированную до такой степени, что в ее поверхности отражалось солнце.
Георгий, судя по всему, чувствовал себя гораздо лучше. Его глаза прояснились, спина распрямилась, и только сосновая трость напоминала о том, что совсем недавно ее хозяин с трудом передвигал ноги.
– Поднялась, – ответил Пашка, удивленно рассматривая Георгия, – и тут же упала… Я смотрю, ты тоже поднялся…
– Да мне некогда время без толку проводить, я всегда так: упал – поднялся. А вот ей не надо больше падать, и так душа еле держится в теле. Ну-ка, отойди, Шило.
Георгий присел к Евгении на кровать и взял ее руку в свою. Он что-то долго и осторожно нащупывал, передвигал пальцы вверх-вниз по запястью, немного наклонял голову, будто прислушиваясь, задумывался, несколько раз покачал головой. Потом аккуратно положил хрупкую прозрачную ручку на кровать и закрыл глаза. Пашка стоял молча. Встречи с кудесником всякий раз производили на него противоречивое воздействие. Сейчас почему-то он ожидал самого худшего, он уже мысленно проклинал себя за то, что позволил Евгении встать и повиновался минутному радостному порыву. Словом, повел себя так, будто она выздоровела. Шило был готов есть землю, рвать себя на куски, валяться в ногах у кого угодно, только бы знать, что он не стал причиной ее смерти. Он во все глаза смотрел на Георгия, который замер, опершись на сосновый посох.
– Эй, доктор! – тихонько окликнул Пашка, когда ему показалось, что прошло несколько часов.
В ответ ни единого звука. «Будто вымерли все», – подумал Шило и сам испугался своих мыслей. Он решил ждать, сколько надо, и опустился на пол, прислонившись спиной к стене, подперев ладонями щеки. В эти минуты его не волновало ничто; даже мысли о Валюше не прокрались в голову, занятую Жениной жизнью. Пашку мутило, ему было плохо. Так плохо, что самому не хотелось жить. Он чувствовал слабость и тошноту, она то подкатывала, то отступала, приступы слабости возникали внезапными волнами, и в эти мгновения не хотелось жить, через некоторое время накатывала темная лавина и полоскалась в голове, как вечерний прибой. Иногда в сознании возникали яркие вспышки алого свечения, которые расплывались кругами в разные стороны, от этой яркости становилось страшно и как-то безнадежно. Хотелось прогнать эти расплывчатые круги, но их становилось все больше, и чувство безнадежности вновь сменялось ощущением непреодолимого животного страха. Внутри все разрывалось от странной нарастающей боли, которая словно стремилась вырваться наружу и освободиться от тесной оболочки органов и тела, но молодой организм сопротивлялся и удерживал ее, заставляя расти и атаковать с новой, увеличенной силой. Пашка где-то внутри понимал, что источником боли является яркий красный свет, и старался прогнать его из сознания, поменять на голубой, зеленый или черный, но от этих попыток свет становился только ярче и агрессивней. В конце концов Шило сдался. Он хотел произнести это вслух, но горло пересохло настолько, что вырвалось только шипение:
– ААААххх…
Пашка очнулся в своей комнате через двое суток. Сначала он не мог вспомнить, что произошло, как он попал в эту деревянную сказку, где находится и по какому поводу,
Если бы я знал, что слышу твой голос в последний раз, я бы записал на пленку все, что ты скажешь, чтобы слушать это еще и еще, бесконечно. (Габриэль Гарсиа Маркес)
31. Матвей
Колония для несовершеннолетних располагалась на берегу реки со странным названием Белая. Впрочем, это не имело значения, так как реку загораживал высокий забор, за которым не было видно ничего. Из малюсенького окна Матвейкиной комнаты можно было увидеть только тюремный двор и прогулочную площадку, заваленную мусором. Иногда рядом с мусорной кучей копошилось крысиное племя, с аппетитом выискивая остатки зековской трапезы. Иногда Мотя с интересом наблюдал за крысами, сравнивая их поведение с поведением людей, и находил, что одни от других мало чем отличаются. Например, большие взрослые крысы с удовольствием гоняли более слабых и маленьких. За три дня изучения крысиной жизни Мотя установил: чтобы добраться до еды, жирные крысиные короли отправляли в дорогу слуг. Те преодолевали все препятствия и, не съев ни кусочка, приносили пищу своим начальникам. Все происходило так, как будто они распределили между собой роли: были два начальника, которые вообще никогда не отправлялись за питанием, два раба, один независимый и один никакой, который питался крошками с пола. Процесс потребления пищи происходил следующим образом. Крысы-рабы отправлялись за пищей, которую покорно доставляли боссам. Лишь когда те насыщались, подчиненные имели право доесть остатки пищи.
Крысы-эксплуататоры сами никогда не отправлялись за едой. Чтобы наесться досыта, они ограничивались тем, что постоянно давали взбучку своим шестеркам. Независимый был довольно сильным, чтобы самому достать пищу и, не отдав ее эксплуататорам, самому же и съесть. Наконец, самый слабый, которого били все, боялся и не мог устрашать, поэтому доедал крошки, оставшиеся после остальных крыс.
В результате своих наблюдений Матвейка сделал существенный вывод: люди мало чем отличаются от крыс, а значит, нужно просто взять за основу крысиных королей и вести себя так же, как они. Либо стать независимым и самому добывать себе еду и прочие блага. На первых порах Матвей сомневался, к какому статусу стремиться, ему хотелось руководить – но это требовало особой ответственности и было опасно. Слишком много претендентов на твое место. А статус независимого требовал того, что, собственно, у Моти, уже было. Умение драться, физическая сила и самостоятельное поведение. Мотя склонялся к независимости. У него были серьезные планы на будущее.
Моте повезло, что он заехал в колонию в гипсе. Он провел первую неделю в медицинском изоляторе, куда никто, кроме сестры и нянечки, не имел доступа. Переломанная рука болела не так сильно, поэтому Матвейка, вспоминая уроки тренера, занимался подготовкой ко встрече с новыми товарищами по колонии. Снятие гипса совпало с началом новой, тюремной жизни. Честно говоря, любимый фильм сильно приукрасил ее по сравнению с реальностью.
Выход из медизолятора стал для Матвея настоящим испытанием. Он не испытывал страха, скорее, любопытство и готовность к отпору. Когда надзиратель вел его в комнату, Матвей чувствовал внимание нескольких десятков глаз, устремленных на него со всех сторон. В тишине пробегали редкие шепотки, на которые надзиратель реагировал окриком: «Молчать!» С первого взгляда Матвей решил, что все пацаны в колонии похожи друг на друга, одинаковая одежда и короткий ежик поначалу вводили в заблуждение. У Матвея было много времени, чтобы познакомиться с каждым из ста двадцати обитателей колонии отдельно.