Скажи что-нибудь хорошее
Шрифт:
В девять часов Матвейке принесли завтрак. Он без энтузиазма поковырял клейкую кашу и отставил тарелку. Пожилая женщина с двумя черными пеньками вместо зубов и малюсенькими заплывшими глазками, по совместительству уборщица и подавальщица, забирая тарелку, недовольно сморщилась.
– Что, не понравилась тюремная еда? То-то же. Сначала натворят дел, а потом носы воротят. – Продолжая ворчать, она закрыла камеру на замок.
– Подождите, теть! – окликнул ее Матвей. – Мне, наверное, врача нужно.
– Не знаю я, где взять врача. Подожди старшого, он вызовет. – Она пошамкала беззубым ртом и удалилась.
Мотя очень надеялся, что в отделении работает кто-то постарше Каморкина. Не может быть, чтобы на весь район был только один участковый, он же следователь,
Старшина Каморкин появился через полтора часа и первым делом вызвал к себе подозреваемого Орлова. Точнее, сам пришел за ним в камеру. Увидев руку Матвея, он как-то съежился, будто испугавшись.
– Чего это ты с рукой сделал? – спросил Каморкин, изображая удивление.
– Это не я.
– А кто? Я, что ли? – Наглость участкового не имела границ.
– Какая разница, кто… Больно. Можно мне к врачу?
Старшина задумался.
– Можно, конечно, можно. Только учти: ты сам ударился и повредил руку! Иначе со второй будет то же самое. Уяснил?
– Уяснил, – ответил Мотя.
Каморкин сам отвез Матвейку в больницу, где ему наложили гипс и сделали обезболивающий укол. Старшина был предупредителен и даже помог Матвею сесть в милицейский «уазик», видимо, ему было не по себе за вчерашний взрыв агрессии и жестокости.
– Давай, инвалид, забирайся в машину. Еще пару ночей в КПЗ проведешь, потом доставлю тебя в город, со следователями пообщаешься, а потом… Потом судья решит, куда тебя девать и что с тобой делать. Понял?
– Понял, – кивнул Мотя. Ему было не до разговоров, голова разрывалась на части от боли в руке, хотелось спать, никого не слышать и ни о чем не думать. В данный момент Моте было абсолютно наплевать, что будет с ним завтра или послезавтра. Только бы не чувствовать эту проклятую боль.
Парень спал ровно сутки, а когда открыл глаза, подумал, что последние несколько месяцев жизни ему приснились. Больничная палата, белые стены, белый потолок, запах хлорки… Он бы не удивился, увидев рядом с собой медсестру Феню. Вспомнив о ней, Матвей понял, что соскучился. Ему очень захотелось увидеть милую Аграфену сидящей в ногах его кровати. Мотя перебрал в памяти всех своих товарищей по больнице. Интересно, чем они сейчас заняты? Помнят ли его? Долго ли искали после побега?..
Нет, этот госпиталь отличался от районной клиники. Кровати были заправлены по-другому – слишком аккуратно, как-то по-военному, и народу не так много, как в той больнице, в которой Матвейка лежал после побоев Виктора. Еду привозили на тележках и раздавали очень быстро. Так же быстро собирали тарелки, невзирая на «успел-не успел». Мотя так хотел попробовать аппетитный яблочный пирог с коричневой корочкой, посыпанной жженым сахаром. Он отставил его в сторону, чтобы насладиться после обеда. Дежурный санитар одним движением скинул пирог в мусорный мешок и отреагировал на Мотин протест довольно вяло.
– Кто успел, тот и съел, – равнодушно и дежурно констатировал он, передвигая мусорную тележку к следующей кровати. Правда, потом обернулся и злорадно сообщил:
– Ты здесь не у бабушки в гостях. Заначки из еды надо прятать как следует.
– Учись, пацан, – загоготал пожилой мужик с соседней кровати.
Моте не хотелось снова учиться в больнице. Тем более у мужика, сплошь покрытого татуировками. Матвейка знал, что татуировки у зеков всегда что-то означают. Но как разобраться, что значит просто одно, целиком разрисованное тело, на котором можно было отыскать и портреты, и картины, и надписи, и, кажется, даже пейзажи… Матвей зарылся в подушку. Он думал, что все складывается не так красиво, как он мечтал. В «Крестном отце» бандиты были большими людьми, им все подчинялись, татуировок не было ни у кого, они вели себя вальяжно, красиво одевались, любили роскошных женщин… И никто из них не лежал в тюремной больнице со сломанной следователем конечностью. Даже погибали они красиво: в перестрелках, в бою, как благородные рыцари. Полицейские выглядели в кино жалкими, глупыми и смешными. Но на фоне Каморкина поражали своим интеллектом и ухоженным видом. «Да, – вздохнул
В больницу следственного изолятора Матвей попал из-за высокой температуры. Из-за нее же избежал общения с Каморкиным, от которого ничего хорошего ждать не приходилось. Старшина немного испугался, когда пришел побеседовать с подозреваемым в КПЗ. Подозреваемый нес полную чушь, метался и отвечал на вопросы невпопад. Каморкин хотел было наказать непокорного задержанного, но загипсованная рука мальчишки пробудила остатки совести милиционера. Версия, что Матвей не притворяется, а действительно бредит, была признана рабочей и заставила участкового действовать согласно правилам. Матвей был отправлен в госпиталь. Следом за ним поехали его, а скорее, Каморкина, признательные показания, в соответствии с которыми судья определила для подсудимого Орлова шесть лет лишения свободы в колонии для несовершеннолетних. Пока толстая неопрятная женщина с молотком в руке скороговоркой зачитывала решение суда, Матвей анализировал ситуацию и размышлял о будущем. Ему было немного страшно. Во всем происходящем было какое-то несоответствие. Тюрьма точно не входила в жизненные планы Матвея – он считал себя хорошим человеком, которому просто не повезло с семьей. Кто такая эта неприятная бабища, чтобы наказывать его, Мотю, лишением свободы, да еще и на шесть лет? Он ее видит впервые в жизни, она его – тоже; ничего не зная о нем, его жизни, не зная Каморкина, который заварил эту кашу, как может она, чужая, неприятная, злая, заплывшая жиром бабища решать судьбу пацана, у которого даже нет документов? Фактически Матвейка мог придумать себе любую биографию, возраст, имя… Он покувыркал в уме имена, которые казались ему подходящими. На первом месте стояло имя деда. На втором – имя Аль Пачино из фильма. Интересно, оценят его новые товарищи, если его будут звать Майкл. Майкл Корлеоне.
Впрочем, Мотя колонии не боялся. Он даже радовался, что попал не в приют для беспризорников, не в детский дом, а во взрослую жизнь, к таким же, как он, людям с неоднозначной судьбой. После того как дед Иван загремел в тюрьму, Мотя свято верил, что туда могут попасть и хорошие, ни в чем не повинные люди. Похоже, пришел черед проверить эту версию на собственной шкуре. Матвей искренне считал, что ни в чем не виновен. Он просто жил и добывал только то, что необходимо для жизни. Ну что ж, если за это его отправили в колонию, так тому и быть. За себя Матвейка как-нибудь постоит. Как только заживет рука, он начнет отрабатывать удары и приемы, и пусть только кто-то попробует к нему прикоснуться. За последний год Матвей стал еще крепче и сметливей. Он точно знал, чем он займется в колонии. Выйдя оттуда, он не мог позволить себе быть дураком.
30. Георгий
Пашка был немного обескуражен. Он понимал, что в его жизни и понимании людей происходит нечто необычное. С одной стороны, это было просветление и обретение нового сознания, с другой – он бы с удовольствием остался прежним парнем двадцати пяти лет от роду по кличке Шило. Он прекрасно чувствовал себя в том статусе, но в сегодняшнем положении находил что-то новое и огромное, чего сам не мог для себя объяснить. Все люди, которых он встретил в этой забытой Богом дали, стали вдруг ему близкими, понятными и теплыми, что ли. Он не понимал, как можно полюбить сто процентов людей, с которыми знаком меньше месяца. А он не только любил, он чувствовал себя ответственным за них. Даже Георгий – кудесник, казалось, нуждается иногда в помощи и поддержке.
Раздумывая об этом парадоксальном явлении, Пашка добрался до Жениной обители. Он тихо-тихо открыл дверь, протиснулся внутрь и онемел от увиденного. Евгения, еще слабая, очень худая, бледная и совершенно счастливая, сидела на кровати и смотрела на него. Ее привычная милая, детская улыбка вновь играла на пока еще бесцветных губах. Худющие руки опирались на край кровати, а тонкие костлявые плечики выглядывали из-под сорочки всеми косточками и ямками. Зрелище было настолько трогательным, что Шило чуть не прослезился. Он изо всех сил постарался сдержать эмоции.