Скажи им, что я сдался
Шрифт:
— Вот это щедрость! — с воодушевлением отвечает тот. — А я то думаю, чего такого здоровенького принёс! Обычно если кого и тащишь сюда, так почти готовый фарш, от которого толку никакого и нет. — И подумав, добавляет: — Только если тебе не понадобится, то мне от неё толку ещё меньше.
Ён умудряется приоткрыть глаза. Расплывчатые силуэты медленно приобретают очертания. Комната небольшая, но светлая. Потёртый стол припадает на одну ножку, кренится на бок, однако удерживает на себе кипы исписанных вручную листов, грязную чашку и огромную стеклянную пепельницу, переполненную окурками. В углу, под окном, стоит шкаф со стеклянными дверками, полки которого прогибаются под склянками.
Ён едва поворачивает голову и замечает, что врач стоит у подножья кушетки. Он пристально смотрит, пряча лицо за медицинской маской. Ждёт, что их «гость» предпримет? Действительно, с тех пор, как Ён открыл глаза, никто в комнате не произнёс ни звука.
В принципе, Ён согласился бы и на то, чтобы никого рядом с ним не оказалось. По крайней мере, пока он не начнёт нормально двигаться и говорить. Вероятно, если повернуть голову ещё, тогда перед испытующим взором предстанет и сам Майстер Диль. Но Ён не торопится. «Убивает всех, кто его видел», — прокручивает он в мыслях слова Борд, пока наблюдает за тем, как врач снимает перчатки и бросает их в урну. Надо же, если они действительно находятся в серых стенах, то люди и помещения здесь выглядят куда более продвинуто, чем рисовал у себя в воображении Ён.
Майстер Диль с ловкостью тени проскальзывает к врачу, и Ён закрывает глаза. В горле резко пересыхает, и он еле сдерживается, чтобы не выдать свою встревоженность кашлем.
— Очнулся или нет? — напрягается Диль.
— Для тебя, видимо, нет, — откровенно смеётся над ним врач.
— Это как? — Диля его забавы не веселят. Даже наоборот, голос становится тяжелее. — Закрыл глаза, и я вроде как пропал? — Какое-то время он молчит. Вероятно, получает бессловесный ответ от своего товарища, поскольку затем говорит: — Правда? Что за адский сад? — Он, наверно, имеет в виду «детский», и Ён даже с ним согласен. — Всё равно что прятаться от чудовищ под одеялом, — добавляет тот. — Чего старается, всё равно долго не пропьянит!
Врач не заостряет внимания — привык, однако Ён порывается на каждом неправильном слове поправить неуча. Надо же, над ним издеваются невежи, вроде этих. Одно дело, когда его окружают светлые люди, во много раз превосходящие его. Он как второй ребёнок ничего не может возразить тем, кто по рождению является первенцем. Но когда тебя жучат те, кто ничего из себя не представляет — самые низы в иерархии современного общества, — разве может это не раздражать? Разве нужно с этим мириться? У них нет никакого права говорить что-то Ёну. В отличие от них, он не по воле общественности попал в стены Серого дома. Пока что не по её воле. И вместо того, чтобы разлёживаться здесь, ему бы впору искать настоящего виновного, чтобы очистить своё имя и вернуться к нормальной жизни.
— Что за дурачок! — Диль сердито цокает языком. — Я? Почему я должен выйти? — Врач шепчет что-то, что Ён разобрать не в силах. — В мамок играть будем? Сейчас тряхну его разочек — и делов!
— Нет-нет! — тараторит врач, останавливая его от необдуманных действий. Что скрывать, Ён чувствует над собой пару безжалостных рук, и сердце выделывает нешуточный кульбит. Вся жизнь проносится перед глазами. Ён понятия не имеет, что этим двоим от него нужно, потому и унять тревогу у него не получается. — Ты забыл? Дед сказал, что нельзя ранить! Он пока что нам нужен! — Постойте-ка, дед? Значит, над этими двумя стоит кто-то ещё. Кто-то, кто решает, что им делать, и раздаёт приказы. Кто-то поумнее этих двоих. Спасибо, неизвестный дед! Благодаря тебе,
— Ха-ха, — с напускным равнодушием бормочет Диль. — Всё равно он — покорник!
Ён больше не может сдерживать своих честных порывов поправить этого гадёныша и прикусывает губу как единственный вариант, спасающий его от прямого общения со всея убийцей последнего десятилетия. Разве мог он когда-либо подумать, что бывает раздражение, способное затмить даже доводящий до изнеможения страх?
— Он ушёл, — сообщает врач. — Вы в городе действительно считаете его проклятьем, приносящим скорую смерть?
Надо же, как чётко подобрал слово для описания того, что чувствует Ён в присутствии Диля — проклятие. И кто поспорит, что именно им это чудовище и является? Ён сперва приоткрывает один глаз. Удостоверившись, что Диль свалил подальше, он говорит:
— Хотите сказать, что все, на кого он натыкался, живы и здоровы?
Врач снимает маску и открывает миру понимающую улыбку.
Над верхней губой тянется шрам. «Заячья губа», — догадывается Ён. В городе операции по её удалению может позволить себе любой, даже самый бедный житель — она бесплатная. Людей с заячьей губой рождается больше, чем людей с родинкой на лице. Такие вот исследования провели статистики. Более того, шрам тоже выводят да так, что никто не догадается, что когда-то губа была неправильной. По одному этому шраму можно сказать, что Ён действительно в Сером доме — вот оно второе непрямое доказательство его догадкам. И ещё, что врач попал в здешний приют младенцем, которому не успели провести операции. Зашивали губу, не особо заботясь о том, каким будет внешний вид после.
Что же тогда получается? Нет у стоящего перед Ёном человека никакой медицинской лицензии, и ни в каких университетах он не учился? Шарлатан чистой воды!
— Мы в Сером доме? — уточняет Ён.
Вроде и сам догадался, а вроде не помешало бы подтверждение со стороны.
— Конечно, нет, — отмахивается от вопроса врач. — В его душных стенах остаются только лишившиеся ума слабаки. Те, что верят, что ещё могут вернуться назад. Что кто-то их там примет с распростёртыми объятиями. А ты… — врач неустанно улыбается, и Ён начинает подозревать, не пришиты ли уголки его рта к ушам — так сильно они тянутся. — Ты в самом деле считаешь, что в тех стенах, провонявшихся тухлятиной и дерьмом, можно жить?
Вопрос лишает Ёна дара речи. Да и отвечать на него в общем-то не хочется, так что невелика потеря.
После недолгого молчания Ён возвращается к расспросам:
— Где мы тогда? — и снова оглядывает комнату.
Из маленького окна у потолка в кабинет стекает бесцветное небо. Дневной свет заполняет всё помещение, не оставляя тёмным ни одного угла.
— То есть мы в городе?
— Нет, — скупиться на объяснения врач.
Не в Сером доме и не в городе…
Ён пялится в окно, надеясь увидеть подсказку, но то упорно кажет ему только небо.
— Похоже, без своей машины ты не способен соображать, — качает головой врач. — А ведь Диль расхваливал тебя. С восторгом описывал, как ты слепцом убегал от него.
Машиной он называет, по всей видимости, Борд. А Диль действительно… Диль?
— Его правда так зовут? — удивляется Ён, ведь это значит, что тот, кто дал ему прозвище, знал изначальное имя.
— У нас нет имён, — успокаивает его врач. — Мы же не зарегистрированы. В нашем случае, видимо, чтобы обзавестись настоящим именем, нужно получить признание. Плохое или хорошее, вопрос иной.